Алистер Маклин - К югу от Явы

— Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт?

— Он сказал, что вы лучшая из всех нас. — Мисс Плендерлейт даже не услышала вопроса. Она задумчиво покачала головой, глаза ее увлажнились от воспоминания. — Он поддразнивал меня сегодня днем. Сказал, что не знает, о чем думают молодые люди нынешнего поколения. «Клянусь небом, — сказал он, — будь я моложе на тридцать лет, то отвел бы ее к алтарю давным-давно».

— Он был очень добрым, — улыбнулась Гудрун. — Боюсь, он знал меня не слишком хорошо.

— Это именно то, что он говорил. — Мисс Плендерлейт осторожно убрала палец ребенка от своего рта. Малыш уже почти спал. — Фостер всегда говорил, что образование очень важно, но оно на самом деле не имеет значения, потому что ум гораздо важнее образования. Но и ум нельзя считать чем-то особенно важным, ибо мудрость важнее. Он говорил, что совсем не знает, имеете ли вы образование, ум или мудрость. Говорил, что все это несущественно. Но даже слепой может увидеть, что у вас доброе сердце. А в этом мире доброе сердце заменяет все остальное, все, что имеет значение.

— Бригадный генерал Фарнхолм был очень добр, — пробормотала Гудрун.

— Бригадный генерал Фарнхолм был очень умным человеком, — с мягким упреком возразила мисс Плендерлейт. — Он был достаточно умен, чтобы... Ну ладно... не имеет значения... Вы и маленький мальчик. Он очень полюбил этого малыша.

— "Мы все приходим в ореоле славы..." — пробормотал Уиллоуби.

— Что?.. — удивленно посмотрела на него мисс Плендерлейт. — Что вы сказали?

— Ничего. Просто случайная мысль, мисс Плендерлейт.

Мисс Плендерлейт улыбнулась ему и поглядела на малыша. Снова наступило молчание, но на этот раз не такое неловкое, как прежде. Его нарушил капитан Файндхорн, когда задал вопрос, на который они все хотели получить ответ:

— Если мы когда-нибудь снова попадем домой, то будем этим полностью обязаны бригадному генералу Фарнхолму. Не думаю, что кто-либо из нас когда-нибудь забудет об этом. Вы объяснили нам, почему он так поступил. Видимо, вы знали его гораздо лучше, чем любой из нас, мисс Плендерлейт. Вы можете нам рассказать, как он это сделал?

Мисс Плендерлейт согласно кивнула:

— Я расскажу вам. Это было очень просто, потому что Фостер был очень простым и прямым человеком. Вы все обратили внимание на тот большой саквояж, который он унес с собой.

— Да, — улыбнулся Файндхорн. — Тот, в котором он носил свои... э-э... запасы.

— Верно, виски. Кстати, он терпеть не мог этот напиток. Использовал его для создания местного колорита. Словом, он оставил все бутылки и остальное содержимое саквояжа на острове. В расщелинах скал, полагаю. Тогда-то он...

— Что? Что вы сказали? — раздался голос ван Оффена, еще не вполне пришедшего в себя от удара Фарнхолма по голове. Он так резко наклонился вперед на скамье, что поморщился от боли в раненой ноге. — Он оставил все свои вещи на островке?

— Именно так я и сказала. Почему вам это кажется столь удивительным, мистер ван Оффен?

— Полагаю, что никакой причины для этого нет. — Ван Оффен откинулся назад и улыбнулся. — Пожалуйста, продолжайте.

— Это, собственно, и все. Он нашел на берегу в ту ночь много японских гранат и сунул четырнадцать или пятнадцать в свой саквояж.

— В свой саквояж? — Николсон похлопал ладонью по сиденью рядом с собой. — Они все находятся здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт.

— Он нашел больше, чем сказал вам, — очень тихо произнесла мисс Плендерлейт. — Он забрал их все на борт торпедного катера. Он бегло говорил по-японски, и ему было нетрудно убедить их, что у него с собой планы Яна Беккера. Спустившись в каюту, он пообещал показать им планы, сунул руку в саквояж и сорвал чеку. Он сказал, что это займет всего четыре секунды.

Та ночь выдалась безлунной и беззвездной, только темные облака над головой, и Николсон час за часом вел шлюпку, полагаясь на интуицию и на Бога. Стекло компаса треснуло, почти весь воздух из гирокомпаса вышел. Стрелка так бесконтрольно крутилась, что определить по ней хоть что-то в тусклом свете фонарика было просто невозможно. Николсон вел шлюпку, ориентируясь на ветер, и пытался держать курс так, чтобы ветер всегда дул в левый борт. Он рассчитывал на постоянство ветра и течения, которые не дадут им сколько-нибудь значительно отклониться от направления. Но и при постоянстве ветра и течения шлюпкой было трудно управлять. Все больше и больше воды вливалось в нее. Она тяжело осела на корму.

Ближе к концу ночи его беспокойство и напряжение возросли. Эта напряженность передалась большинству находившихся в шлюпке. Немногие заснули в ту ночь. Вскоре после полуночи Николсон произвел весьма приблизительные подсчеты, предполагая, что находится в десяти-двенадцати милях от Зондского пролива, а возможно, и ближе, всего милях в пяти. Причина для беспокойства у него имелась. Их карта Восточного архипелага была теперь вся в соляных разводах, промокшая и бесполезная, но он очень хорошо знал о скалах, рифах и отмелях, находившихся к юго-востоку от побережья Суматры. Однако точно вспомнить, где они находятся, не мог. И к тому же не мог определить точное местонахождение шлюпки. Его расчеты широт были так приблизительны, что они вполне могли пропустить пролив. Возможность пропороть днище шлюпки о прибрежные рифы была столь же велика, как и шансы миновать скалы. Все в шлюпке выглядели такими больными, такими усталыми и беспомощными, что если пришлось бы оставить шлюпку не дальше полумили от берега, то и тогда лишь менее половины из них могли бы надеяться на спасение. Даже если им удастся миновать все грозящие опасности, их ожидала необходимость причалить к берегу в условиях сильного прилива.