Сергей Донской - Битва президентов

Переступив порог, Астафьев пересек помещение, обогнул стол и опустился в кресло, из которого руководил огромным государством. К его услугам были совершеннейшие телекоммуникационные системы и электронное оборудование, чутко реагирующее на малейшее шевеление пальца. Отлаженные кондиционеры поддерживали в кабинете оптимальную температуру и влажность, хитроумная аппаратура обеспечивала секретность всего, что произносилось или будет произнесено в этих стенах. Но, помимо всех этих ультрасовременных приспособлений, Астафьева окружали антикварные предметы старины, такие, как светильники из чешского хрусталя или украшения из уральских самоцветов.

Ему нравилось созерцать все это, он любил ощущать себя одним из вершителей мировых судеб. Тем более Астафьеву было неприятно сознавать, что однажды ему придется покинуть этот кабинет с президентским штандартом и спецсвязью. Он уже не представлял себя в иной должности, отлученным от компьютера, подключенного к ситуационному центру, куда стекалась вся информация о том, что происходило на планете, в ее недрах и в окружающем ее космосе. Скользнув взглядом по застекленным книжным шкафам, президент связался с референтом и произнес:

– Если я не ошибаюсь, то еще в прошлом месяце я распорядился убрать все книги, оставшиеся после Владлена Вадимовича, и заменить их другими.

– Но не сказали какими, – напомнил референт.

– Любыми. Подберите сами. Мне не нужны в кабинете чужие вещи.

– Будет исполнено, Анатолий Дмитриевич.

– Не сомневаюсь.

Встав из-за стола, Астафьев приблизился к окну, но не для того, чтобы полюбоваться видом на Горбатый мост, а для того, чтобы покормить обитателей заветного аквариума. Никому другому это делать не разрешалось. Астафьев обожал своих рыбок и даже тайком беседовал с ними. В одностороннем порядке. Рыбки не умели разговаривать, чем и нравились президенту.

Понаблюдав, как они мечутся в подсвеченной зеленоватой воде, Астафьев побарабанил пальцами по стеклу, прощаясь, вернулся в кресло и велел соединить его с Мирославом Корчиньским. Один из нескольких десятков переводчиков, круглосуточно дежурящих специально для подобных случаев, доложил о своей готовности приступить к работе.

– Приступайте, – разрешил Астафьев.

Трубку он держал в левой руке, а правую, сжатую в кулак, положил на стол, что позволяло ему чувствовать себя увереннее. Его покатые плечи тяжелоатлета были расправлены, шейные позвонки удерживали массивную курчавую голову в горделивом положении. Услышав ответ на другом конце провода, Анатолий Дмитриевич поздоровался:

– Доброе утро, господин Корчиньский. Надеюсь, вы не против моего неожиданного звонка? Я хотел бы переговорить с вами неофициально, по-свойски, как подобает добрым соседям.

– О чем вы хотите побеседовать, господин Астафьев? – осведомился Корчиньский настороженным тоном. – Я ведь пока не президент и уже не премьер-министр, так что даже не знаю, чем могу быть вам полезен.

Переводчик исправно перевел слова Корчиньского. Дождавшись, пока он умолкнет, Астафьев сказал:

– Для начала позвольте мне еще раз выразить свои глубочайшие соболезнования, Мирослав. Я, как и все граждане России, до сих пор потрясен страшной трагедией – гибелью вашего брата, его супруги и всех польских политиков, находившихся на борту самолета в тот злополучный день. – Произнеся эту дежурную фразу, Астафьев велел себе перейти на нормальный человеческий язык, однако инерция оказалась сильнее, и он продолжал в том же духе: – Не так давно мы вместе проводили поминальные мероприятия в Катыни, вместе скорбели по жертвам тоталитарных времен, вместе разделяли печаль и траур.

– Траур закончился, – проговорил Корчиньский, – а тоталитарные времена, похоже, продолжаются. Я имею в виду Россию.

Глядя на свой кулак, Астафьев покачал головой.

– Это преувеличение, Мирослав.

– Крушение «Ту-154» показало, что нет, Анатолий.

– Весь мир был свидетелем тому, как открыто и тщательно проводилось расследование всех обстоятельств трагедии. Мною были даны соответствующие указания всем правоохранительным органам России.

– Ага, – загадочно молвил Корчиньский, – соответствующие указания.

Это прозвучало как тонкий, но оскорбительный намек. Астафьев осознал, что переубедить этого упрямца будет еще труднее, чем он предполагал вначале. И все же бойцовский характер не позволил ему показать свою растерянность.

– Именно так, – подтвердил он, словно не заметив шпильки. – Кстати, польская сторона высказала полное удовлетворение ходом и результатами расследования.