Юлия Латынина - Ниязбек

Если сформулировать их отношение к России, то оно звучало приблизительно так два миллиарда – это дань, которые выплачивает слабый – сильному, коммерсила – своей «крыше», угасающая империя – агрессивным горным племенам. С каких это пор «крыша» отказывается стричь коммерсантов? Два миллиарда – это большие деньги, на которые можно подкупить элиту республики, даже если половину этих денег ворует ее президент.

Вторая причина заключалась в том, что Ниязбек понимал: еще чуть-чуть, и многие в этом здании испугаются Ниязбека Маликова больше, чем президента Асланова. Президент Асланов убивал людей, ставил себе памятники и брал взятки. Но президент Асланов не управлял республикой, если не считать управлением возможность убить и арестовать любого человека на ее территории. В том же, что касается собственно управления, в республике царил бардак, и две трети нефти из компании, возглавляемой сыном президента, уходили сквозь дырки в трубе.

Всем людям, возросшим при бардаке, будет очень приятно, если президент Асланов лишится половины власти. Двух третей власти. Девяти ее десятых. Но если вся власть в республике окажется в руках Маликова, им придется подчиниться или умереть. Ниязбек Маликов – это не тот человек, который будет продавать должности и позволять воровать нефть через дырки.

Ниязбек понимал, что перед тем, как парламент примет решение о независимости, в Доме на Холме должно быть гораздо меньше любителей двух миллиардов и гораздо меньше любителей бардака.

Третья причина была гораздо сложнее, но опять же не имела отношения ни к нерешительности, ни к экономике.

Так или иначе после своего разговора с русским полпредом Ниязбек обратился не к парламенту, а к Аллаху, и беседовали они один на один, без корреспондентов и телекамер.

Выйдя из комнаты отдыха, Ниязбек надел ботинки и взял автомат. В кабинете его друзья смотрели какую-то пленку, хранившуюся в сейфе. Кажется, это был компромат на старого прокурора.

Ниязбек вышел в приемную. Там сидели человек двадцать, кто на стульях, кто на корточках, и еще столько же человек торчали у дверей в коридоре. Чуть поодаль на подоконнике сидел щуплый парень, которого Ниязбек когда-то тренировал. Парень второй год находился в федеральном розыске и считался одним из близких Вахи Арсаева.

Ниязбек подошел к парню, чуть повернул голову и сказал:

– Скажи Вахе, пусть сам приходит. Куда он заполз, как ящерица в скалу?

– А ты его не убьешь?

– Либо убью, либо нет, – философски рассудил Ниязбек.

Президент Асланов впервые позвонил полковнику Мигунову по спецсвязи в пять без пятнадцати.

– Прекратите все переговоры и берите их приступом, – заявил президент, – сколько вы будете терпеть этот позор? Ваш полпред в заложниках, мои сыновья в заложниках! Их надо немедленно освобождать!

– У меня приказа нет, – ответил Мигунов.

– Я вам отдаю приказ!

– Приказ мне может отдать только президент или глава Штаба, – ответил Мигунов.

Бросил трубку и подошел к окну. Толпа, отгороженная от здания ФСБ тройным кордоном, продолжала расти. Около порта зарождался еще один митинг. Полковнику сначала донесли, что это собираются приверженцы президента, но потом оказалось, что людей выводит какой-то парень, сильно напомнивший Мигунову кентавра. Снизу – инвалидная коляска, сверху – Шварценеггер. Парня звали Телаев, и, судя по его бицепсам, ноги он потерял не под трамваем. С запада тянуло густо-черным дымом – это догорала усадьба Гамзата Асланова, но больше в городе ничего не разграбили.

– Ты был в Грозном при первом штурме?

Полковник обернулся. В двух метрах за ним, у покорябанного стола для совещаний, стоял Арзо, и лицо его было разлиновано временем и морщинами. За шорохом заоконной толпы Мигунов не услышал, как чеченец вошел в кабинет.

– Новогоднем?

– Нет. Когда приходила оппозиция. В ноябре. Мигунов покачал головой.

Чеченец подошел к окну и прижал руку к стеклу, пристально разглядывая толпу.

– Тогда весь город опустел, – сказал Арзо. – Сбежали все. Не было никакого ополчения, было двести человек на весь город. Пятнадцать у Шамиля, десять у Гелаева, и мы ездили друг к другу на машинах, чтобы убедиться, что нас не десять и не семь. А город был пуст. Одни думали: это же русские, как можно победить русских? А другие думали: что нам Джохар, чтобы его защищать? Мало ли кто с ним разбирается? С ним свои же разбираются. Из этой оппозиции половина были те, кому Джохар давал нефть и кто не хотел возвращать ему деньги.