Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Севастьяша, доставай рюмки... — сказал Людвиг. — Мы с Павлом работали вместе в объединенном штабе по проведению субботника. А когда он появился у нас на вечере, человек холостой и с положением, невесты наши всполоши­лись... Ха-ха! Шутки-то шутками, а вышло именно так. С суженой и познакомился. Я ей говорю, пойди пригласи тан­цевать товарища из дружественной соседней организации в порядке шефской поддержки...

— А через три недели женился, — сказал Немчина. Он заменил сигарету в мундштуке, и глаза его еще больше щу­рились от дыма, когда он смотрел на Севастьянова. Ощуще­ние, что Людвиг только затем его и пригласил, чтобы пока­зать Немчине, окрепло.

— Дружите, други мои, — сказал Семейных, разливая коньяк. — В одни края едете. Ох, как близкие человечки нуж­ны, когда мы там... Ох, как нужны! Вот за это!

— Часто будете наезжать в Бангкок из Сингапура? — спросил Немчина.

— Как начальство прикажет, — ответил Севастьянов.

— Раза два появится, — сказал Семейных.

— Милости прошу заходить, — сказал Немчина, но ку­да — домой или в контору? — не пояснил.

—- Вы меня извините, — сказал Севастьянов. — Я сегодня ночь не спал. Спасибо, Людвиг, что познакомил... Думаю, Павел, я вам пригожусь...

Кажется, не слишком искренне прозвучало.

— И я — вам, — ответил глуховато Немчина.

Когда дверь за Севастьяновым закрылась, он повернулся и сказал Семейных:

— Вот этот хлюп?

— Вот этот хлюп.

— М-да... Ну, спасибо, Люда, показал орла...

— У него очень дурной характер, очень... Ты меня понял, Павел?

Накопившаяся за сутки усталость и две рюмки коньяка нагнали сон в метро по дороге в Беляево. А очнувшись, Севастьянов ясно подумал: Немчина будет его подстерегать. Именно подстерегать. Семейных его просто обозначил. Но - зачем? Зачем?

Искусно склеенный воздушный змей — золотой с крас­ными плавниками карп — парил в белесом небе над шест­надцатиэтажным домом на сингапурской Орчард-роуд. Тес­нившиеся вокруг двухэтажки под черепицей отбрасывали густую тень, в которой то раскалялись, то остывали автомо­бильные стоп-сигналы. А крыши их полыхали, окрашенные закатом.

Окна в просторной зале, откуда Клео Сурапато смотрел на город, держали настежь. Здесь, на холме между больницей Елизаветы и главной магистралью города Орчард-роуд, про­дувало круглые сутки и все сезоны. Прохлада стояла естест­венная. Не из кондиционера. И что за удача! Золотая рыба, вихляясь на бечевке, набирала и набирала высоту. С балкона шестнадцатиэтажки кто-то так ловко, чтоб его собаки разо­рвали, приноравливался к ветру!

Верно подчеркивал философ Лао Цзы: не человек, а нату­ра, естество сущего вразумляет нас истинному и достойно­му. Запускавший карпа жил в гармонии с окружающим. Он чувствовал ветер, как Клео жизнь биржи.

Клео испытывал, однако, досаду. Раздражали доносив­шиеся из комнаты сына дикие фразы — китайский мешали с английским. Сын беседовал с дружком из университета. Просвещенный коллега, видимо, вел родословную от кан­тонцев и выворачивал произношение иероглифа, обозначав­шего имя семьи, из Лин в Лун. Китайское имя Клео Сурапа­то было Лин Цэсу, а сына звали Лин Вэй. Молодец представился как Ван Та, вполне достойное имя. Но на ви­зитной карточке по-английски стояло «бакалавр Та Ван», а это западное манерничанье, перестановка семейного иерог­лифа на второе место после имени, выглядело смехотвор­ным. В переводе такое написание означало «Бандитский князь».

Кантонец, хихикая, расписывал холостяцкие похожде­ния:

— Я представился клерком из кондитерской. Намекнул, что учусь по вечерам в университете, исследую важную про­блему. Выясняю, кто первый придумал макароны... Марко Поло привез из Италии макароны или наоборот, увез из Китая секрет выпечки дара древних...

— И поверила?

— Ха-ха! Я сразу разобрался, что барышня-то из дансин­га «Сотня счастий». Ну, дорогой Лун Вэй, и повел себя соот­ветственно. Сразу к ней. Будто ждала! И все оказалось пре­красным — собачий хвост, лошадиное копытце, тигровое винцо, словом, вся северная варварская кухня...

— Ах, негодник! — громко сказал Клео.

Сын выглянул в зал.

— Это только анекдот, отец. Бакалавр Та Ван прекрасно осведомлен, что наши корни северные, из Пекина. Ну, что плохого, когда маньчжурскую кухню называют варварской?

Клео, наблюдая, как рыба выше и выше забирает в небо, ставшее из белесого желтым, загадал: если ночь упадет рань­ше, чем воздушный змей потеряет высоту, будущее сына будет путевым.