Алексей Рыбин - Трофейщик

Роберт, сощурившись, осмотрелся. В углу у арки на земле догорал костер. Рядом с тлевшими угольками на ящиках из-под пива сидели двое. Вокруг них было набросано много разного добра — десяток пивных бутылок, — Роберт сразу почувствовал легкое возбуждение: десять бутылок, неплохое начало дня. На это уже можно было выпить Что-нибудь, не выклянчивая у прохожих мелочь, а честно, с достоинством, выпить на свои. А дальше будет уже легче… Пустые водочные — Роберт тоже отметил это — были почти бесполезны: их сдавать труднее, в ларьках не берут, пункты еще закрыты, хрен с ними. Двое продолжали выпивать — это было ясно. Пили они, вероятно, всю ночь — на такие дела у Роберта глаз был наметан, и у них еще было. В таком состоянии эти могут и подогреть немного. Им уже все равно кто и зачем. А вид эти двое имели не бедный. Ну вот и хорошо. Экспроприация экспроприаторов.

Он начал не спеша кружить по двору, не приближаясь пока к сидящим у костра, заглядывая в углы, как бы искал что-то, — привычная картина, надо дать им привыкнуть к себе, чтобы не вызвать раздражения. Если сразу попросить бутылки, могут и послать, а так, униженно, нерешительно (хотя в душе-то решимости больше чем достаточно), снизу вверх заглядывая в глаза, — он научился смотреть снизу вверх, даже стоя во весь свой довольно впечатляющий рост перед сидящим на корточках субъектом, — попросить: «Ребятки, бутылочки можно взять?..» Ребяток он теперь уже хорошо разглядел, и любви никакой они у него не вызвали. Впрочем, давно уже никто не вызывал у Роберта к себе положительных эмоций. Все сволочи.

Один, что пониже, — толстый чернявый еврей с длинным носом, курчавый, в широких модных штанах — что-то говорил, качая головой и разводя руками, второй — худой, волосатый, в кожаной «косухе», джинсах и высоких кожаных сапогах — клевал носом, не слушая собеседника: здоровья у него явно было поменьше, и ночная пьянка, похоже, его уже сломала. «Тоже ведь, скоты, не работают! Тоже ворюги — на что жрут всю ночь? А сейчас спать поползут, тунеядцы. Раздавил бы уродов, уничтожил…»

— Ребятки, можно бутылочки ваши взять? Не нужны вам?

Ребятки, по всей видимости, его просто не услышали — жиденок продолжал бормотать, волосатый наконец повернул к нему голову и согласно закивал: «Да, да, да…»

— Ребятки, так я бутылочки возьму… — Роберт начал было нагибаться к обещающим легкую опохмелку и приятное утро пивным бутылкам, но волосатый вдруг встрепенулся, глазами-щелочками сверкнул ему в лицо и тонким голосом заорал:

— Пошел в жопу отсюда! Чего надо, урод? Вали давай!..

— Гена, ты что? — удивленно спросил жиденок. — Отдай ты ему бутылки, Бог с ним, чего набрасываться на человека? Забирайте, забирайте, пожалуйста. — Он махнул оторопевшему Роберту рукой. — Нам не нужно.

Волосатый злобно смотрел на Роберта и молчал. Потом достал из кармана куртки сигарету, начал разминать ее, крутя в пальцах.

— Ладно. Выпить хочешь, дед?

Роберт молчал. Гаденыш, в другое время плюнул бы, растер, и ничего бы не осталось от этой мрази волосатой. Какие ребята у него на заводе были! А этот — ни кожи, ни рожи, а орет, гад, угрожает еще. Снизошел вот до него, «выпить хочешь?»… Сука.

— Можно, — тихо сказал он одними губами.

— Ну, садись давай с нами. — Волосатый кивнул на доску, валяющуюся напротив него. — Выпей, дед. Ваня, доставай.

Еврейчик взял стоящую у него между ног бутылку коньяка и плеснул в два граненых стакана.

— На здоровье, — сказал он, протягивая один Роберту, другой — своему волосатому приятелю.

— Спасибо, друг. Дай вам Бог здоровья. — Роберт принял стакан, понюхал, удовлетворенно хмыкнул. — Хороший коньяк у вас, ребята. Давненько такого не пил.

— Работать надо, будешь пить, — пробормотал волосатый. — Давай не задерживай.

— Хе, работать… — Роберт, выпив, занюхал рукавом, аккуратно поставил стакан рядом с ногой волосатого. — Работать-то я умею как надо. Обстоятельства, ребятки, такие… Время поганое…

— Вы на Гену не обижайтесь, — ласково проговорил еврейчик. — Несчастье у нас. Друг умер. Вот и пьем тут сидим. Гена, успокойся ты, и так, видишь, невесело. Не приставай ты к человеку.

— А отчего умер? Молодой был?

— Да ровесник наш. Застрелился. Вот такое у нас горе.

— Ну, вы даете, ребята! Застрелился! Чего же не живется-то вам? Что же вам еще нужно? Я в ваши годы и подумать о таком не мог — застрелиться! Ну и дела… Вся жизнь впереди. Вот вы чем занимаетесь, извините, конечно?

— Ну, я, допустим, врач. — В голосе еврейчика появилось напряжение. — Гена вот музыкант. А что?