Виктор Степанычев - Бежать с острова

Вадим встал на «зебру» перехода, ожидая сигнала светофора, и увидел, что ворота посольства открываются и из них выезжает джип. Отвлекшись, он не обратил внимания на неприметный серый автомобиль, аккуратно перестроившийся из второго ряда и притормаживающий рядом с ним. Лишь когда машина оказалась буквально в паре метров, он бросил взгляд на съезжающее вниз стекло передней дверцы и уловил в глубине салона движение направляемого на него темного ствола «узи».

Он прыгнул головой вперед и в сторону, уходя с директрисы стрельбы в мертвую зону, создаваемую кузовом машины. Уже в полете, принимая на себя удары пуль, понял, что не успел самую малость, лопухнулся, значит…

Сознание все еще работало, и он успел увидеть, что какой-то мотоциклист в глухом шлеме с темным забралом, пролетая мимо, стреляет по колесам и стеклам серого автомобиля и тот, теряя управление, врезается в бетонный фонарный столб. Вторая очередь из машины проходит по бордюру, высекая из него искры и не задевая его. Рядом, визжа тормозами, останавливается машина, и из нее вылетает Сергей Сергеевич и еще кто-то незнакомый. Они с пистолетами в руках и пригибаясь умелыми зигзагами летят к потерпевшему аварию серому автомобилю. А это еще откуда? Неужели он бредит? Это же Дед – Олег Петрович, в белых мешковатых штанах и совсем уж нелепой пенсионерской шляпе из соломки, бежит к нему через дорогу от джипа, остановившегося в воротах посольства.

Вадим хотел поднять руку в знак приветствия Деду, но не сумел. Боли не было, нет. Вот только силы утекали в пыльный асфальт, и он не мог ни шевельнуться, ни улыбнуться, ни сказать слова подбежавшему Олегу Петровичу. А еще он не слышал ничего – ни голоса Деда, широко разевающего рот, словно вытащенная на берег рыба, ни криков и шума от серой машины, ни воя сирен, ничего…

На Вадима неожиданно навалилось какое-то теплое чувство покоя и лени. Окружающие начали незаметно отдаляться, и только одна тревожная мысль, непонятное чувство стыда удерживало его на поверхности. «Что он не успел сделать? Ему же говорили, что это необходимо… Но кто это сказал?… А-а-а… Старушка на берегу… Я еще не спас душу… Тело спас, а душу нет… А чью?»

Неожиданно из глубины сознания всплыло: «Я не спас душу Надежды… Не успел… и погубил свою…»

Окружающее в глазах Вадима поплыло и стало меркнуть. Мир вокруг начал крениться, как-то странно закручиваться в спираль, и он провалился во мрак.

Сначала появилась боль – тупая и всеобъемлющая, потом – свет и монотонный голос, повторяющий одну и ту же фразу. Сквозь веки начала просачиваться серость, расцвеченная плавающими туманными кругами. Он попытался открыть глаза, но сил не было даже на это. Рядом с ним слышался глухой гомон голосов. Выделялся один, который громко, на грани крика, твердил и твердил:

– Вадька, держись!.. Вадька, держись!..

Он чувствовал, что его куда-то тащат, везут. Каждый толчок отзывался нестерпимой, на грани потери сознания, болью. Наконец Вадим смог немного разлепить веки. Тот же голос – а он начал узнавать его, – уговаривающий держаться, закричал еще громче:

– Стойте!

Толчки прекратились, и над ним склонилось лицо Деда в этой дурацкой старорежимной шляпе.

– Малыш, ты живой? Прошу тебя, продержись еще немного! Скоро будем в госпитале. Все будет хорошо! Ты что-то хочешь сказать?

Вадим, едва шевеля губами, попытался спросить Деда о чем-то важном, но слова превращались в отдельные невнятные звуки.

– П-а… ба-ф…

– Не надо говорить! Лучше молчи, береги силы.

Однако Вадим упрямо открывал рот, пока не получилось не очень связное, но узнаваемое:

– П-ан… ф-ил… о-в…?

Олег Петрович понял его.

– Да, это Панфилов. Не волнуйся, мы взяли его.

Вадим закрыл глаза. Боль стала потихоньку стихать и сворачиваться в клубок. Сознание еще несколько секунд жило, однако свет, пробивающийся через веки, начал постепенно меркнуть, уплывать, пока темнота окончательно не поглотила его…

Белый матовый потолок над головой приводил его в состояние крайнего раздражения. К потолоку, собственно, особых претензий не было – хорошо оштукатуренный, затертый и тщательно покрытый водоэмульсионкой, он выглядел вполне прилично. Раздражало совсем другое: разбитое состояние полуинвалида и полное отсутствие информации «с воли».

С первым еще можно было мириться. Как-никак четыре пули вытащили из него в госпитале Святого Августина. Он сейчас находился в положении, близком к бревну, но чувствовал себя более живым, чем мертвым. Однако то, что этому бревну устроили полную спячку в больничной берлоге, бесило. Нет, его навещали отдельские ребята, ободряли, вдохновляли, но о том, что волновало, они просто ничего не знали. Ввести в курс дела мог только Олег Петрович, а он находился где-то в командировке. Это было удивительно, так как за все время работы Вадима в отделе тот отлучался со своего рабочего места считаное количество раз – и то на сутки, максимум двое.