Кирилл Казанцев - Бандитский доктор

После этого Он еще много раз посещал Подземелье, где всегда сталкивался с Тенью-двойником и больше ни разу с Анимой. Тень-двойник постоянно надсмехался над Ним, и теперь Он окончательно убедился в том, что ничего, кроме ненависти, к нему не испытывает. Его двойник, этот самодовольный напыщенный индюк, хитренький, язвительный и коварный, конечно же, прекрасно догадывался о подобном отношении к себе, но лишь злорадно усмехался, всем своим видом показывая, что его это нисколько не трогает, словно его оппонент был полным ничтожеством, мелюзгой, чьи соображения не принимаются в расчет. И это бесило еще больше.

В то же время каким-то необъяснимым образом Он осознавал, что исходящие от Него волны ненависти и жестокой обиды, направленные на Тень, уходят на самом деле куда-то во мрак и поглощаются там неким зародышем. Это казалось совсем невероятным, но в Нем крепло убеждение, что зародыш этот, зачатый в далеком прошлом неведомыми силами Тьмы и существовавший до сих пор в спячке в виде чахлого эмбриона, теперь вдруг проснулся и, питаемый живительной для него субстанцией отрицательных эмоций, начал быстро расти и развиваться, набирая силу где-то там, в темных глубинах Подземелья, в запутанном лабиринте мрачного бункера.

Впрочем, Он не придавал этому предчувствию особого значения. Мучила невозможность достойно ответить Тени-двойнику, превзойти этого поганца, указав на его подлинное место. Тень-двойник же с каждым разом становился все более наглым и невыносимым, изыскивая новые способы, чтобы досадить и унизить. Им постоянно владело отчаяние. Он уже с трудом отличал мир реальный от потустороннего. Еще немного, и у Него точно крыша поедет, этот мерзавец Тень-двойник сведет Его с ума! И все же Он с маниакальной настойчивостью стремился в Подземелье, манящее своими темными таинственными глубинами. И еще, словно магнитом тянула возможность вновь увидеть Аниму.

Он чувствовал, что назревает нечто грандиозное, чему радовался и перед чем в страхе трепетал. И каждый раз по возвращении оттуда Он не сразу приходил в себя, сомневаясь в реальности происходящего. Нормально воспринимать мир людей Ему помогала коллекция. Он с непонятным трепетом относился к монетам, как к спасительному маяку, единственно верному ориентиру в калейдоскопе меняющихся реальностей. Брал их в руки, с любовью рассматривал, перебирал, любовался отличительными признаками каждой из них. Их холодная и внешне безучастная вещность, материальность успокаивала Его, подтверждая, что сей мир – не иллюзия и что Он сам существует на самом деле здесь, на Земле, а не в навеянном грезами больного воображения виртуальном мире. И это не могло не радовать.

Во дворе типовой девятиэтажки было относительно тихо. Лишь на детской площадке в песочнице возились ребятишки да возле одного из подъездов, оккупировав скамейку, словно стайка воробьев, шушукались меж собой старушки. Шло обычное перемывание косточек нерадивым родственникам, шумливым соседям и плохим политикам. Делали они это беззлобно, скорее по старушечьей традиции посплетничать да посудачить. Разговор коснулся самой больной и животрепещущей темы – мизерной пенсии, которой никак не хватало на жизнь.

Внезапно их внимание, словно по какому-то непроизвольному сигналу тревоги, разом переключилось на посторонний объект. Несколько пар сощуренных глаз уставились на раскрывшуюся дверь соседнего подъезда, из которого вышел молодой человек в кожаной куртке. Оставив дверь распахнутой, он вернулся в подъезд. В следующее мгновение из дверного проема показалась инвалидная коляска, которую толкал перед собой обладатель кожанки. Приглядевшись, старушенции поняли, что в коляске сидит не безногий инвалид, а молодая, очень красивая женщина, скорее девушка, одетая в курточку и брючки. Старушки заохали, сочувственно качая седыми головами в платочках.

– Это новые жильцы из семьдесят второй, – молвила одна из них. – Недавно приехали. Говорят, аж из Москвы. Муж-то нормальный парень, а жена, молодуха-то – инвалид, то ли с детства парализована, то ли случилось что, несчастье какое…

– Ох, горе, горюшко! – запричитала другая. – Не приведи Господь никому, особливо молодым. А парень-то молодец, не бросил, видать, любит шибко.

– Точно любит, – подхватила третья, – видно, сердцем жалостливый. А у меня-то, знаете ведь, зятек бывший, Гришка, зверь окаянный, как избил Настеньку, сволота, все внутренности повредил. Два года отсидел, счас где-то пристроился. Хоть бы покаялся, ирод! Где уж там, не появлялся ни разу, и деток родненьких не надо!