Феликс Разумовский - Кара

То ли время еще не пришло, а может, погода повлияла, но на барыге было тоскливо: машин присутствовало не много, наперстки никто не крутил, и даже суровые молодые люди, «за долю малую» боровшиеся с беспределом на площадке, наплевали на все и нажрались «Абсолюта».

Стараясь не ступать по лужам, Савельев дважды обошел экспозицию. Хорошо помня высказывание, вроде бы англичан, о том, что они, сердечные, не так богаты, чтобы покупать дешевые вещи, остановился возле бежевой «нулевой» девяносто девятой. Все в машине было как надо: антикоррозия с локерами, сигнализация, даже цифровик японский. Посмотрев пристально в глаза хозяина, худощавого парня в джинсовом костюме, Юрий Павлович поинтересовался:

— Оформлять как будем?

Через полчаса толстый, похожий на бегемота из детской сказки нотариус быстро составил гендоверенность с правом передоверения на имя Дмитрия Пантелеймоновича Рогозина, затем профессор под расписку одолжил владельцу лайбы денег и, забрав техпаспорт с ключами от машины, в знак прощания помахал всем тростью.

Город трех революций Савельев уже изрядно позабыл, однако, слегка поплутав, он Неву все же форсировал, в лабазе на Старо-Невском набил огромный полиэтиленовый пакет съестным и, оказавшись на Суворовском, ушел направо на Первую Советскую, где вскоре запарковался.

Господи, сколько же лет прошло с тех пор, когда, весело крутя педали, он катался здесь на обшарпанном зеленом «орленке» без тормозов. Двадцать пять, а может, тридцать. Кажется, целая вечность пролетела с той поры, жизнь неузнаваемо изменилась, а Первая Советская все такая же: стук трамвайных колес на стыках рельсов, мрачные стены домов да тихие дворы-колодцы с неизменными котами на невывезенных мусорных баках.

«Довольно сантиментов». — Надежно укрытый от посторонних взглядов тонированными стеклами «девяносто девятой», Юрий Павлович аккуратно отклеил украшавшую его физиономию растительность и, бережно убрав вместе с париком — еще пригодится — в перчаточный ящик, протер лицо освежающей салфеткой. Глянув на свое отражение в зеркале заднего вида, он хмыкнул — и куда только профессорский имидж подевался! — затем выволок из салона мешок с продуктами и, поставив машину на сигнализацию, двинулся в глубь темного проходного двора.

В полумраке подъезда вроде бы ничего не изменилось — все тот же знакомый запах застоявшейся мочи, кошек и коммунального жилья, даже надписи на стенах казались еще теми, давешними. Очутившись перед облупившейся дверью с цифрой «7» на железном почтовом ящике, Юрий Павлович отыскал кнопку против надписи «Савельевым» и трижды позвонил.

Вначале было тихо, лишь где-то под лестницей истошно орал перепутавший март с сентябрем влюбленный кот, затем послышались шаркающие шаги, стеклышко «глазка» высветилось, и донесся окающий женский голос:

— Ктой-то там будет?

— Павлина Евлампиевна, это я, Юра, — громко произнес Савельев. За дверью сейчас же запричитали, щелкнул отпираемый замок, и на пороге возникла приземистая женская фигура в коричневой вязаной кофте.

— Батюшки, слава тебе Господи, дождалась болезная. Докторица сейчас укол ей втыкает. — Шмыгая красным, похожим на картофелину носом, тетя Паша быстро повлекла гостя полутемным коридором в комнату и сноровисто принялась собирать на стол. — Опосля того легчает ей, не так в нутрях, видать, свербит. — Внезапно из ее зареванных глаз покатились слезы. — Это ж за что мука такая Божьей твари дадена, уж лучше преставиться сразу. — И тут же без всякого перехода сообщила: — Ты, голубь, не серчай, часы-то аглицкие, ну, что били как серпом по яйцам, в большой комнате, продала я. Через газету, маклер приезжал, кучерявый весь, видать, из жидов, ну и нажился, конечно, наглая его харя, так ведь лекарство надо, да и докторица двадцать тыщ берет за раз, а у меня пенсия сам, Юрок, знаешь какая — колхозная.

«Стыдно-то как», — молча выслушал Савельев тети Пашин монолог. В это время открылась дверь, и в комнату впорхнула медсестра, хоть и молодая, но производившая впечатление девицы весьма искушенной.

— Ведь это вы Юра, сын Ксении Тихоновны? — На киллера положили развратный зеленый глаз, и, двигая пухлым плечиком, докторица принялась стягивать со своих прелестей снежно-белый халат. — Зовет она вас. Странное дело, — ярко накрашенный рот медсестры непонимающе скривился, — поднялась вдруг на кровати и внятно так говорит, мол, позовите моего сына Юру, а ведь до этого лежала пластом, чуть живая. Чудеса. — Фельдшерица убрала халат в сумку, цепко ухватила протянутую денежку наманикюренной рукой, и тетя Паша пошла проводить ее до входных дверей.