Максим Шахов - Морской бой

Наконец Андрей выдернул нож, но не убрал его, делая вид, что готов снова вонзить, но уже в другое место.

– Так что там тебе приказал Пересто? – снова спросил Ломашевский.

Андрею показалось, что командир смотрел в этот момент не на пленника, а на него самого.

Сашка Ветров вытянулся на палубе по стойке «смирно» и коротко доложил командиру о происшествиях.

– Ладно, молодцы! – кивнул командир. – Сначала помыться и переодеться, а то мы рыбой пропахли, как…

– Есть переодеться! – с готовностью ответил Сашка, с радостью глядя на Андрея, который шел следом за Ломашевским.

– Всем отдыхать, – обвел взглядом командир спецназовцев, собравшихся на палубе. – Через час подробный доклад у меня в каюте. Истомин!

Андрей от неожиданности вздрогнул и повернулся к командиру.

– Задержись, Андрей, – устало попросил Ломашевский и отошел к борту, облокотившись на ограждение.

Андрей подошел к командиру и молча остановился. Ломашевский молчал, глядя в пенящуюся за бортом воду, на уругвайский берег, который теперь был очень близок. Потом он понял, что разговор предстоит неуставный, и тоже оперся на ограждение рядом с командиром.

– Значит, мы с тобой задание выполнили, – проговорил Ломашевский тихим и не совсем командирским голосом. – Теперь на берегу в Асунсьоне мы готовы и знаем, кого ждать.

– В принципе, да.

– Жалко этого дурачка Аугусто. Нервы сдали у него, что ли? Чего он побежал?

– Труслив он по натуре… был, – пожал Андрей плечами. – Боялся нас, боялся своих дружков бывших, предательства. Думаю, что этот старый гнилой балкон, который обвалился ему на голову – это возмездие, судьба, Немезида [16] Немезида (Немесида) в древнегреческой мифологии богиня возмездия. В современном языке ее имя используется как нарицательное слово. . Он был обречен, хотя мне его чисто по-человечески жаль. Слабый он. И братья с сестрами его теперь в нищете прозябать будут.

– Знаешь, Андрей, я был молодым парнем, когда вышел наш советский фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». С Боярским в главной роли. Помнишь?

– Помню. Только я его, по-моему, ни разу от начала до конца и не видел.

– Это потому, что он не для вашего поколения снят. А вот я, помнится, засматривался им. Очень красочный, музыкальный. Там такие песни душевные. И смысл в них есть. Помнится, очень я сожалел вместе с мушкетерами, что пройдет время, исчезнут дуэли, и «боже мой, как будет сложно призвать к ответу наглеца». Я, наверное, и в армию пошел, чтобы стать сильным, умелым, чтобы можно было и без шпаги призвать.

– Интересно! – не удержался Андрей. – Я бы никогда не подумал, что вы таким впечатлительным были в детстве.

– Да? – вяло удивился Ломашевский. – Люди имеют обыкновение с годами меняться. Между прочим, там была еще одна песня с глубоким смыслом. В общем-то, дело не в песне. Видишь ли, Андрей, я достаточно пожил на свете, покомандовал в самых различных ситуациях. И людей повидал тоже в самых различных ситуациях. К сожалению, иногда мне приходилось сталкиваться с определенной реакцией у определенной группы людей. У людей глубоко интеллигентных. Ты вот интеллигентный человек?

– Я? – опешил Андрей. – Я как-то… а военные к какой категории относятся?

– А дело не в профессии, дорогой мой. Дело в духовном начале, во врожденном гуманизме.

– Это вы на что намекаете? – насторожился Андрей, а потом страшная догадка заставила его покраснеть от возмущения. – Извините, товарищ капитан первого ранга, но вы сами мне отдали приказ. Я выполнил приказ! Или я вас не так понял?

– Не горячись, Андрей! – осадил его Ломашевский.

Судя по тому, что его назвали по имени, а не обратились по званию, Андрей понял, что разговор все же неофициальный.

– Не горячись! – повторил Ломашевский. – Ты выполнил приказ точно. Я приказал тебе ликвидировать пленного, и ты это сделал. Ты вообще отличный боец: умный, умелый, находчивый. Но ты слишком играешь, бравируешь. А война, Андрей, это не игра. Я просто очень беспокоюсь, что ты осознаешь это в самый неподходящий для тебя момент. И ладно, если только для тебя неподходящий, а если для твоих товарищей, для твоего командира? Я почему тот фильм вспомнил и ту песню. Как там? «Я убивал, но смерти я не видел. Колоть колол, но разве ненавидел?»

– А чего вы, собственно, боитесь? Я не понимаю.

– Я боюсь, что ты в какой-то момент осознаешь нечто подобное. Что твоя природная интеллигентность, врожденный гуманизм поставят вопрос ребром. И вопрос этот будет очень неприятным и неуместным. Например, а ради чего все это, все эти смерти? А нужно ли это Родине, а оправданно ли это? Вот что страшно, Андрей. Страшно, что случиться может вот такой надлом. И эта трещина пройдет между словами «воинский долг» и «гуманизм».