Сергей Зверев - Это моя война

– Против чего выступает ваша организация? – Корреспондентка, держа микрофон, опасливо поглядывала вокруг. Хоть она и была особой неприкосновенной, однако шальная пуля вполне могла оборвать жизнь столь перспективной тележурналистки, у которой все еще было впереди.

– Пусть нас не трогают, и мы не тронем, а если тронут – мы не останемся в долгу! – прозвучал лаконичный ответ молодого бойца революции.

– Почему вы делаете упор на насилии как на средстве достижения своих целей? – продолжала допытываться посланница одной из ведущих новостных компаний.

– Без разрушения нет созидания. Разрушение – это критика, это революция. Разрушение требует выяснения истины, а выяснение истины и есть созидание, – услышал весь мир цитату великого Мао. С этими словами, размахнувшись, Махарджан бросил бутылку с «коктейлем Молотова» в полицейский участок, на практике осуществляя мудрую мысль «великого кормчего». Там почти сразу же стал разгораться пожар, полицейские в панике бросились покидать здание. Некоторые разбивались, выпрыгнув из окон, некоторых убили маоисты, а кое-кто вообще переходил на сторону восставших.

Внезапно в кармане у предводителя боевиков затрещал телефон. Он быстро отбежал за угол, поскольку расслышать что-то в таком гуле было непросто. В шуме взрывов, криков, пальбы и стонов раненых звучали его слова:

– Да, да… Да, я понял!.. Вы считаете, они еще не готовы?!. Ах, вот как!.. Ага, хорошо, тогда действуем по плану! – Судя по тону, боевик разговаривал с какой-то «шишкой», потому что в его речи сквозило уважение к тому, с кем он разговаривал.

По пригородному шоссе быстро катил бронетранспортер с полицейскими эмблемами на бортах. Он только что выехал из Катманду и направлялся, по-видимому, в сторону скалистой местности, на юго-запад от столицы. В отличие от Катманду, где сейчас бушевали нешуточные страсти, в провинции ситуация выглядела куда более спокойной. Во всяком случае, внешне.

Под лучами непальского солнца тускло отсвечивал алюминиевый панцирь гигантского радиотелескопа. Этот аппарат располагался в естественной карстовой воронке, на одном из высокогорных плато предгорий Гималайской гряды. Место здесь было как нельзя более подходящее: приличная высота, чистый разреженный воздух, максимальная прозрачность атмосферы на малых высотах.

От облучателя антенны, огромной подвижной махины, во все стороны тянулись восемнадцать стальных лучей, которые крепили этот агрегат на трех башнях-держателях. Этот облучатель обладал такой мощностью, что был способен регистрировать сигнал мощностью в 0,5 мегаватт на расстоянии нескольких световых лет! Говоря бытовым языком, если бы вам приспичило позвонить на мобильный телефон, располагающийся где-нибудь на Сатурне, то этот радиотелескоп запросто засек бы подобный сигнал.

Лучи предзакатного солнца без труда проникали в помещения обсерватории, находившейся прямо под гигантским рефлектором телескопа. В одном из таких помещений, где из окна, кроме озаренных солнечным светом заснеженных вершин, виднелись стальные тросы и солидная часть отражателя радиотелескопа, в экран напряженно вглядывались две фигуры.

Одним из них был немолодой мужчина типично научной внешности, как и положено всем физикам-астрономам, в очках. Второй – брюнетка с короткой стрижкой субтильного вида. Они оба очень внимательно наблюдали за тем, что происходит на экране телевизора. События, происходившие в столице Непала, их явно волновали, причем вполне обоснованно. Астроном время от времени доставал из-под мышки обычный ртутный градусник, пытливо вглядываясь в красную шкалу. Ему постоянно мерещилось, что у него высокая температура, что он перетрудился и что вообще очень скоро сляжет с воспалением легких. Как известно, большие объемы информации обычно порождают такого рода «тараканов в голове», которые в своих внешних проявлениях сливаются с пагубными привычками или неоправданными опасениями. И чем дольше Джеральд Лаутон смотрел репортаж из Катманду, тем меньше становился интервал между очередным извлечением градусника.

Брюнетка – Ингрид Эйерс – была куда более спокойна, однако беспорядки в Катманду отнюдь не оставили ее равнодушной. Она тоже нервничала, но не показывала этого, не желая еще больше раздражать астронома, зная его непростой характер. Поэтому молча смотрела телевизор.

Однако очень скоро это занятие ей надоело, и она все-таки осмелилась бросить дежурную фразу, попытавшись одновременно изобразить выражение неудовольствия на своем милом личике: