Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь

Женька Соколкин сидел в сугробе, ошалело вертя головой. Кажется, он был невредим. Андрей подошел к нему, увязая в рыхлом снегу, и, протянув руку, помог подняться.

– Цел? – спросил он.

– Цел, – буркнул Женька, энергичными ударами ладони сбивая приставший к одежде мокрый снег. – Ничего себе замес! Мать узнает – убьет.

– Боюсь, ей для этого придется встать в довольно длинную очередь, – сказал Андрей, задумчиво озирая картину побоища. – Ты хотя бы понимаешь, что им был нужен ты – вернее, твой конверт?

– По ходу, не им одним, – обронил Женька, красноречиво покосившись на суетящиеся вокруг фигуры в камуфляже. – Спасибо Шмяку, удружил так удружил!

– Вот такие славные обычаи в Кастилии, – вздохнул Андрей.

– Рафаэль Сабатини, – удивив собеседника, который давно забыл, откуда взялась эта неожиданно подсунутая памятью цитата, сообщил Женька Соколкин. – «Одиссея капитана Блада». Это из песенки, которую пели испанские пираты, когда грабили захваченный город.

– Верно, – сказал Андрей, уже припомнивший соответствующее место из книги, которую в возрасте двенадцати-тринадцати лет зачитал едва ли не до дыр. – Смотри-ка, а ты, оказывается, умеешь не только мышку дергать, а еще и грамоту превзошел!

Женька не успел придумать достойный ответ на этот сомнительный комплимент. Рядом с ними с шорохом и плеском затормозил огромный черный джип. Тонированное стекло переднего окна плавно опустилось, и выглянувший оттуда Стрельников ровным голосом позвал:

– Андрей Юрьевич, садитесь в машину. И вы, молодой человек, тоже, если вас не затруднит.

– Нет, блин, я лучше тут останусь, – дав наконец выход своим отрицательным эмоциям, проворчал Соколкин.

Поставив ногу на хромированную подножку и держась рукой за край открытой дверцы, Андрей прислушался. В лесу больше не стреляли, и он не услышал ничего, кроме ворчания дизеля, шороха снега и негромких разговоров возвращающихся на дорогу бойцов.

– Прошу вас, уважаемая Елизавета Степановна, присаживайтесь, – произнес Стрельников, со старомодной галантностью сделав приглашающий жест в сторону одного из глубоких мягких кресел с белоснежной обивкой.

Женщина осталась стоять. Если бы Андрея Липского попросили предельно коротко и внятно описать свое первое впечатление о ней, он сказал бы: «Красивая, но сердитая». Подумав, он пришел к выводу, что описание было бы неполным без маленького, но существенного дополнения: очень. Очень красивая и очень сердитая – так, пожалуй, будет намного точнее.

Поскольку дама явно не собиралась принять приглашение, мужчины, вставшие, когда она вошла, тоже не стали садиться. Покосившись сначала на одного, потом на второго, сидевший на диване и с любопытством озиравший окружающее его непривычное великолепие Женька Соколкин последовал их примеру и встал. Проделано это было лениво, с видимой неохотой. Приняв вертикальное положение, он постоял, слегка перекосившись набок, а потом, чтобы подчеркнуть явную, с его точки зрения, нелепость происходящего, вытянулся по стойке «смирно», а-ля бравый солдат Швейк: подбородок вздернут, глаза вытаращены, локти растопырены, а тощий живот выпячен до отказа. Уловив простенький смысл этой пантомимы, женщина нахмурилась, сердито закусила губу и порывистым движением опустилась на краешек кресла.

– Благодарю вас, – неторопливо усаживаясь, сказал Стрельников. Женька шумно плюхнулся обратно на диван, а Андрей отошел к камину и достал сигареты, предоставив хозяину право самостоятельно вести переговоры, о цели и содержании которых он, свободный журналист Липский, мог только догадываться. – Я должен вам кое-что объяснить…

– Мне не нужны ваши объяснения, – резко перебила его госпожа Соколкина. – Все, что мне нужно, – это чтобы вы оставили нас в покое. И все, что вы можете для нас сделать, – это немедленно вызвать такси. Уже темнеет, а пансионат неблизко.

Женька открыл рот, но вовремя заметивший это Андрей пресек его поползновение, как пистолет, направив на него дымящийся кончик сигареты. Специалист по исследованию содержимого чужих компьютеров, как поется в одной песне, «ликвидировал отверстие в черепе поднятием нижней челюсти», и боевой клич подростков всех времен и народов «Ну, мам!», так и не прозвучав, вернулся в глубины его молодого организма.

Старинные башенные часы в углу, подтверждая, что время и впрямь не раннее, неторопливо и гулко пробили семь.

– Боюсь, выслушать меня вам все-таки придется, – спокойно произнес Стрельников, когда затихли отголоски последнего вибрирующего медного удара.