Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь

Поначалу это был чистый курорт, самые настоящие каникулы – правда, на колесах и с необременительной обязанностью время от времени заступать в караул. Они даже слегка удивлялись: и это – дембельский аккорд? Чтобы попасть в первую партию, люди в буквальном смысле надрывают пупок и проявляют чудеса изобретательности. Вон, пацаны рассказывали, как прошлой весной в Забайкалье командир части пообещал парочке злостных нарушителей дисциплины уволить их, когда сойдет снег. Так ребята раздобыли где-то несколько мешков соли, ночью разбросали это добро по всей части, а наутро явились к командиру: снег сошел, товарищ подполковник, разрешите получить проездные документы! А тут ни забот ни хлопот – лежи себе на вагонной полке, наворачивай сухой паек, шлепай картишками да трави анекдоты – лафа!

Конечно, когда настало время перегружать ящики, пришлось основательно попотеть. Но на железнодорожной станции и на аэродроме им помогал автопогрузчик, а в Находке – портовый кран, так что настоящая работа началась только тут, на острове, где из средств механизации труда в наличии имелись только ржавые японские пушки береговой батареи. Ящики были неподъемные; их приходилось брать на пуп, стоя по грудь в холодной воде, и, надрываясь, тащить на берег. Потом их тем же порядком пришлось разносить по тайникам, заранее присмотренным Прохоровым в разных частях острова. Это был адский труд, но никто не жаловался: аккорд – он и в Африке аккорд. Тут все на добровольных началах, и сачковать, отлынивая от работы, никому и в голову не приходит: все ведь одинаковые, все свои, и всем охота поскорее попасть домой. Хотя, если разобраться, куда им, детдомовским, было торопиться, к каким таким пенатам?

Что в этих проклятущих ящиках, никто не знал. В стране было неспокойно; высказывалось предположение, что они здесь прячут до лучших времен какой-нибудь секретный архив. Но, во-первых, секретные архивы – это по части КГБ, у которого, между прочим, хватает собственных солдат. А во-вторых, бумаги, как их ни трамбуй, столько весить не могут. Кто-то пошутил, что архив, должно быть, не бумажный, а, как у древних шумеров, записан на глиняных табличках. Другой шутник развил тему, заявив, что при таком весе таблички должны быть не глиняные, а как минимум свинцовые. А еще кто-то без раздумий ляпнул – тоже, разумеется, в шутку: «Пацаны, так это ж, наверное, золото!»

Ничего, кроме здорового смеха, у них, сроду не державших в руках стодолларовой купюры, такое предположение вызвать не могло. Это было вечером, у костра, разведенного недалеко от береговой батареи, в конце предпоследнего дня пребывания группы на острове. Ящики уже были разнесены по тайникам, которые оставалось только хорошенько замаскировать. Прохоров, единственный офицер в группе, ночевал на катере, в реквизированной у капитана крошечной каюте, и просто физически не мог слышать, о чем болтают на берегу нижние чины. Однако утром, когда товарищ полковник, по обыкновению, сошел на берег, чтобы провести построение и развод на работы, автора хохмы насчет золота в строю не оказалось.

Прохоров немедля организовал поиски, которые сам же и возглавил. Он разбил отряд на группы, по два человека в каждой, и разослал их на все четыре стороны. Поскольку с исчезновением шутника их осталось всего семеро, в последнюю поисковую группу товарищ полковник включил себя. Они ползали по крутым каменным осыпям и непролазным зарослям стелющегося кустарника почти весь день. Потом Ганин и его напарник набрели на какой-то не то блиндаж, не то дот, до такой степени заросший кустами, что его было почти невозможно заметить, стоя от него в трех шагах. Там, в доте, лежал лицом вниз потерявшийся шутник с простреленной навылет головой. Они бросились искать товарища полковника, и он нашелся сразу, как будто подкарауливал их за углом, – вышел из-за обломка скалы и стал, загородив дорогу, в низко надвинутой фуражке, начищенных до зеркального блеска сапогах и с пистолетом в руке. На ствол пистолета был навинчен глушитель; раздался свистящий хлопок, пистолет плюнул жидким синеватым дымком, и напарник сержанта Ганина покатился по каменистому откосу, пятная черные камни алой кровью.

Оружия при них не было, оно осталось на катере, потому что автомат – не лучшее подспорье при переноске тяжестей. Да будь при нем хоть система залпового огня, у Ганина просто не поднялась бы рука вот так, с бухты-барахты, без предварительного обдумывания, выстрелить в старшего по званию. Он был дисциплинированный солдат, хоть и старослужащий, и, не признаваясь в этом даже самому себе, в глубине души знал, что его дисциплинированность произрастает из обыкновенной робости. Словом, ни о каком поединке не могло быть и речи, и сержант не мудрствуя лукаво с максимальной поспешностью нырнул в кусты. Посланная вдогонку пуля обожгла бедро, но рана была неопасная, а бегать и прятаться он умел с раннего детства – спасибо родному детдому, чему-чему, а этому его там научили.