Сергей Зверев - Пираты государственной безопасности

Мы парим над глубокой бороздой, оставленной корпусом траулера. Жора осматривает дно по левую сторону от следа, я – по правую.

Нас окутывает мрак, рассекаемый двумя лучами мощных фонарей. Абсолютная тишина добавляет трагических ноток в настроение, поэтому голос друга, внезапно раздавшийся в гарнитуре, скорее радует, чем огорчает.

– Что за мыслишка? – спрашивает он. – Ты обещал рассказать.

– Для начала пройдемся до отвесного склона.

– А потом?

– Потом пойду вниз.

– Думаешь, Панин там?

– Если не найдем его здесь, значит, он рванул к ползущему по склону судну и успел заскочить внутрь.

– Внутрь? Но зачем?!

– Нас с тобой спасать, Жора. Нас…

Некоторое время друг безмолвствует, и мы продолжаем обшаривать склон…

Мичмана Панина нигде нет.

– Скат, я Ротонда, – доносится далекий голос Жука.

– Ротонда, Скат на связи.

– Вы просили уточнить, до какого значения идет понижение глубины.

Да, все верно: оставив у края пропасти Георгия, я отправился вниз и на всякий случай попросил руководителя спуска узнать глубину этого проклятого провала.

– На старых картах он вообще не обозначен, – докладывает Миша. – Запросил наше управление, только что прислали ответ.

– Ну и? – поторапливаю подчиненного.

– Сказали, что критическая отметка находится на уровне пятисот метров, или что-то около этого. Более точных данных у них нет…

Ну, это как обычно. Строим Сколково, шарахаемся по орбите Земли и готовим экспедицию к Марсу, а глубину моря в паре тысяч километров от Москвы толком не знаем.

– Понял, Ротонда, спасибо…

Запас дыхательной смеси в ребризере Панина на исходе, и парень вот-вот увидит свет в пресловутом тоннеле. К тому же неизвестно, на какую глубину уволок его проклятый траулер – возможно, чудовищное давление глубины уже сделало свое черное дело. Но я искренне верю в чудо и поэтому иду вдоль склона, выдерживая максимально возможную скорость погружения.

Луч фонаря шарит влево-вправо, то и дело натыкаясь на свежие следы, оставленные в илистом дне беспорядочным падением судна. Иду точно по ним.

«Где же ты, чертов траулер? Ну, где?.. – точит сознание один и тот же вопрос. – Хоть бы ты снова зацепился лопастями винта за какой-нибудь скальный выступ и провисел некоторое время!..»

Пусто. Изредка поглядываю на подсвеченный дисплей компьютера.

Глубина сто сорок.

Сто шестьдесят…

На двухстах метрах давление настолько обжимает жесткий гидрокомбинезон вокруг тела, что чувствуется каждая складка шерстяного нательного белья. Ощущение не из приятных, но я настойчиво иду вниз…

Сто восемьдесят.

Сто девяносто…

Давненько не опускался так глубоко от поверхности моря. На двести метров мы ходим на гелиево-кислородной смеси, именно такая сейчас забита в мои баллоны. Максимальная глубина, на которой мне приходилось бывать, – триста пять метров, но на тот рекорд я отправлялся в специальном водолазном снаряжении на сверхпрочной кабель-шланговой связке. К сожалению, сегодня таковой в нашем распоряжении нет.

На глубине двести двадцать метров натыкаюсь на небольшой выступ, почти горизонтально торчащий из плоскости склона. Обследовав его и отыскав глубокую выбоину, понимаю, что судно ткнулось в препятствие на приличной скорости и продолжило гибельное падение в пучину.

А еще понимаю, что дальше идти не могу – дисплей дайверского компьютера настойчиво мигает, предупреждая о предельной глубине погружения.

На пути к поверхности мне приходится сделать несколько декомпрессионных «площадок», и время подъема изрядно затягивается. Встретившись у края пропасти с Георгием, интересуемся у Жука состоянием Рогова.

– Жив, – отвечает он. И тихо добавляет: – Состояние очень тяжелое.

Не улучшилось оно и к моменту нашего возвращения на корабль, и к моменту отхода из района трагедии.

Сторожевик гнал к Североморску на всех парах, однако члены моей группы находятся в подавленном состоянии. Мы разбредаемся по каютам, не притронувшись к ужину, не проведя традиционного «разбора полетов» и даже не опрокинув по двести граммов крепкого алкоголя для «сугрева» и снятия нервного напряжения.

Наверное, каждый из нас ощущает долю вины в происшедшем, а потому не испытывает никаких желаний, кроме одного – уединиться в своей каюте.

Путь до Североморска кажется всем чрезмерно долгим. Я связываюсь по «спутнику» с Горчаковым, докладываю о результатах операции и прошу посодействовать в эвакуации вертолетом раненого Рогова.