Виктор Доренко - Золото Рейха

А если бы (о нет, это уже что-то запредельное!) Павел дал бы ему кусок немецкого сала… Вот тогда он был бы уверен на сто процентов, что сможет протянуть еще недели полторы и не загнется от голодной смерти. Хотя — это Савелий прекрасно понимал — кроме голодной смерти, его могут встретить тысячи смертей, самых разнообразных. Один нечаянно брошенный взгляд, одно оброненное слово, неловкое движение — и пуля войдет ему в затылок, или в спину, или в лоб.

Эсэсовцы, охраняющие лагерь смерти № 131, очень любили, демонстрируя на спор свою меткость, стрелять заключенному в голову. Сколько уже таких смертей довелось видеть Савелию Сироткину! Счет шел не на десятки, а на сотни, может быть, даже на тысячи.

И вот теперь, ощущая лопатками доски нар в своем душном бараке, пропахшем смрадом и смертью, Савелий мечтал о куске сахара или хлеба и жадно сглатывал слюну. Ему казалось, вожделенный кусок хлеба уже у него в руках, такой божественно-шершавый на ощупь…

— Что с тобой? Тебе плохо? — прошептал Арсений и тронул соседа за худое плечо.

— Да нет, все нормально. Просто жрать хочется так, аж все тело переламывает. А в животе словно напихали угольев, и там все горит. Чтоб они все сдохли! Сволочи! Фрицы проклятые!

— Успокойся, — сказал Владомирский. — Будет день, будет пища.

— Да, день уже скоро начнется, это точно. А вот будет ли пища, еще неизвестно.

— Думай о хорошем, слышишь, Савелий.

— Да я от голода уже вообще ни о чем не могу думать. И как это я раньше, еще до войны, иногда отказывался от хлеба, от молока, от сала? Сейчас кляну себя за это на чем свет стоит.

— Эй, парни, тише! — раздался голос школьного учителя. — Что это вы про жратву заладили?

— Эх, Василий Петрович, а о чем еще говорить? — пробурчал Арсений, пытаясь перевернуться на бок, и застонал, потому что нестерпимо заболели позвоночник и плечо. — Может, я и ходить не смогу, так болит спина.

— Ничего, держись, все может измениться к лучшему, — попытался учитель подбодрить друзей.

— Да никуда оно уже не изменится! Лучше бы наши разбомбили этот лагерь, так, может, убежать хоть кому-нибудь удалось бы.

— Возможно, возможно, — проговорил Савелий.

Есть на земле места, при одном упоминании о которых охватывает леденящий ужас. Именно таким был бобруйский лагерь смерти под № 131. Он был создан немцами летом 1941 года в оккупированном Бобруйске на территории старинной крепости, красные стены и бастионы которой стоят и по сей день.

Когда смотришь на эту крепость, кажется, что ее камни так сильно пропитались человеческой кровью и человеческими слезами, что над их цветом не властны ни дожди, ни снега.

Уже в конце 1941 года здесь содержалось примерно шестьдесят тысяч узников, двадцать тысяч из которых немцы держали под открытым небом. Повсюду была натянута колючая проволока, расставлены вышки с пулеметами и прожекторами. Из-за голода, холода и антисанитарных условий в лагере вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Естественно, немцы не стали лечить больных, а наоборот, помещали их вместе со здоровыми. Ведь на то он и был лагерь смерти.

В октябре и ноябре сорок первого дьявольская фабрика производила более шестисот мертвецов в сутки, а зимой этот «показатель» дошел до тысячи. Тяжелобольных фашисты закапывали вместе с мертвыми в огромные рвы. Седьмого ноября 1941 года, когда в Москве на Красной площади состоялся знаменитый парад, по приказу представителя верховного командования германской армии был подожжен один из бараков.

Таким способом эсэсовцы решили отметить советский праздник. Заключенных, которые выбегали из подожженного здания, расстреливали из расставленных вокруг пулеметов. В этот день немцам удалось добиться рекордного результата — четыре тысячи трупов.

А в декабре 1941 года под видом отправки в Минск более трех тысяч голодных, полураздетых и изможденных пленных погрузили в товарные вагоны и на открытые платформы. Все эти люди по дороге замерзли и погибли. До июня 1942 года душегубы из старой крепости уничтожили почти сорок тысяч человек. А к январю 1944 немцы окончательно расправились с военнопленными.

Этот лагерь все время пополнялся гражданскими заключенными, которых ожидала та же участь, что красноармейцев и командиров. Людей хватали на улицах Бобруйска и других городов и деревень Белоруссии, а затем привозили сюда на погибель. Когда Красная Армия освободила Бобруйск, в лагере осталось в живых только пять тысяч человек.