Лев Пучков - Полигон смерти

Лыжи: независимость от общей тропы.

Уверенность в своей силе: оружие под курткой.

Внешность: следы побоев почти сошли, я стал похож на человека.

Целеустремлённость: я знаю маршрут, он у меня «поднят» от и до, я по нему, треклятому, уже в третий раз иду, не шарахаюсь, как резиновая бомба, от ориентира к ориентиру, уверенно следую к конечной цели.

Ну и всё это в итоге создаёт необходимый образ. Я не «курок», не мелкий пакостник, шныряющий по дворам, не испуганный чужак, жмущийся к подворотням. Я по делам спешу.

Люди это видят, чувствуют и реагируют адекватно. Примерно как волки одной стаи на матёрого из другой стаи, который на хорошей дистанции бежит по нейтральной территории мимо их охотничьих угодий и никого не трогает.

Да, привёл такую аналогию и подумал: получается, мирные граждане (это компания учительницы с топором) атаковали меня, когда я сдуру вломился на их территорию.

Что ж, вывод простой: на надо заходить во дворы, тем паче в подъезды, где ты никого не знаешь. Если в мирное время там можно было в худшем случае получить по физиономии, то сейчас за такое запросто могут убить. Двигай себе мимо, поодаль от общей тропы, уверенно представляйся, если уж совсем припрёт, и особых проблем с местными у тебя не будет.

Проблемы будут с неместными.

Добравшись до частного сектора, я резко сбавил темп и пошёл не спеша, часто останавливаясь, чтобы послушать обстановку и как следует осмотреться.

Вот тут вполне мог быть контингент, который сейчас представляет реальную опасность. Если уж они не постеснялись захватить «армянский дом», расположенный хоть и на отшибе, но по факту в оживлённом городском районе, то про частный сектор и говорить нечего.

В очередной раз остановившись, я перевесил автомат поверх куртки, подогнал ремень для стрельбы «стоя с руки», снял с предохранителя и дослал патрон. Даже если и проморгаю-прослушаю, но не попадут с первой очереди, вторая будет за мной.

В пригороде было тихо и безлюдно. На дороге хорошо засыпанная снегом колея, кто-то тут ехал ночью или вчера вечером, кое-где ворота распахнуты настежь, прямо на улице стоят заснеженные машины. Дымящих труб за время путешествия попалось только три, и эти дворы я осторожно обошёл, прокравшись по другой стороне улицы.

Вопреки ожиданиям, дачу Гордеева нашёл почти сразу, блуждать по округе не пришлось.

Во двор заходил затаив дыхание в предвкушении радостной истерики. Неужели всё кончилось? Сейчас обниму Петровича и доктора, Гордеев взыскательно спросит, где меня столько времени носило, и вызовет по рации вертолёт…

В усадьбе было пусто.

Двор занесён снегом, почти по пояс, никаких следов не видно. Сугроб, в котором мы барахтались после бани накануне Хаоса, превратился в курган.

В доме всё было перевёрнуто вверх дном. Повсюду в беспорядке валялись вещи, посуда, мебель, матрацы и подушки были вспороты и выпотрошены — похоже, здесь что-то долго и упорно искали.

Интересно — что? Да, ещё интересно, нашли или нет. Но это уже во вторую очередь, как следствие первого интереса.

Крови нигде не было, и это несколько утешало. Можно предположить, что соратники мои живы и просто куда-то удрали, а вот этот беспорядок кто-то устроил уже в их отсутствие.

Я обошел каждое помещение, исследовал метр за метром в поисках каких-то следов и деталей, могущих рассказать мне, что здесь произошло и куда делись мои товарищи.

Увы, всё тщетно. Не было никаких следов, никто не потрудился намекнуть мне, что делать, куда бежать, как, вообще, жить дальше.

Впрочем, один намёк всё же был (если только это намёк), но я его не понял.

В «моей» спальне, которую мне так и не довелось обжить, на детском мольберте было нацарапано плохим мелком, почерком доктора:

«…a propos: 2509…»

Впрочем, доктора ли это почерк, не поручусь, я был так расстроен, что плохо соображал и не мог надеяться на адекватность восприятия.

Ну вот, собственно, и всё…

Что теперь делать?

Я вдруг почувствовал себя смертельно уставшим, одиноким, брошенным и забытым. Да, я успел обзавестись новыми друзьями, но они сейчас далеко, в центре города. А я здесь, на безлюдной окраине, в выпотрошенной и занесённой снегом усадьбе, один-одинёшенек. И по большому счёту, все они, и Нинель и Иван в том числе, без меня прекрасно обойдутся. У них своя жизнь, если я сейчас безвозвратно сгину, они наверняка решат: «Ага, наконец-то у него всё получилось и он удрал из Города…»

И вот когда я об этом подумал, мне вдруг остро, до сердечной боли и рези в желудке, захотелось немедля удрать из этого проклятого Города. Я даже ни секунды не колебался, что мне делать теперь: вернуться обратно или двигаться к выезду из города, для меня это было совершенно ясно.