Борис Сопельняк - Багровая земля (сборник)

В одиннадцать десять я наткнулся на караван: шесть верблюдов тащили тюки с оружием. «Отличная цель для летчика, – с досадой подумал я. – Правда, когда он не ковыляет по земле». Иногда встречались и люди, но я их сторонился. Потом появился капитан Фролович – именно он в училище поставил меня на крыло. Его сменила мать, потом мой старший брат Надир, затем майор Лопатин, научивший летать на Су-22. В общем, я потихоньку сходил с ума…

А тут еще раскаленное солнце и дикая жажда. Я старался держаться зелени, думал, раз есть трава, то должна быть и вода, но ее не было. И все же в шестнадцать тридцать я набрел на русло речки. Обрадовался несказанно! Но русло пересохло. Раскопал песок – он еще хранил влагу. Я брал этот песок в рот, клал на сердце. А ноги от песка горели, будто на раны сыпали перец.

Побрел дальше… К этому времени я находился в каком-то полуобморочном состоянии, чувство осторожности и самосохранения покинуло меня окончательно, и, видимо, поэтому я напоролся на душманский лагерь. Обойти его было невозможно – везде скалы. Тогда я решил дождаться темноты и, будь что будет, двигаться прямо через лагерь. Идти я не смог, пришлось ползти. В палатках шумно ужинали, копошились у костров, ходили туда-сюда… Бывает же такое везение – душманы меня не заметили!

Прямо за лагерем я свалился в глубокую яму и потерял сознание. Как выбрался, не помню. Зажечь факел я не мог, его заметили бы душманы. Опять куда-то провалился. А когда открыл глаза и пришел в себя, то сразу понял, что окончательно спятил. Фиолетовое небо и яркие звезды были не наверху, а подо мной, внизу. Но тут до меня дошло – это же отражение, рядом вода! Встряхнулся. Раскрыл глаза пошире: мама родная, я лежу на краю большущей ямы, а в ней вода! Забрался прямо в нее и пил, пока снова не потерял сознание. Когда начал захлебываться, пришел в себя и попытался выбраться. Не могу, будто вмерз. И трясучка напала такая, что зуб на зуб не попадает.

Если бы опять не приблизились шакалы, наверное, ни за что бы оттуда не выбрался, но уж очень не хотелось попасть этим тварям на ужин. Снова пополз, перекатывался с боку на бок, от боли и потери крови совсем отупел, будто деревянный стал. И вдруг голос: «Внимание! Не спи!» Так перекликаются часовые. Вскарабкался на пригорок, смотрю, вдали огни Хоста, а совсем рядом погранпост. Хотел крикнуть – не получилось, язык распух.

Ну, приказал я себе, последний бросок! Хорошо, хоть вовремя остановился – вспомнил, что вокруг погранпостов всегда ставятся минные поля. Не хватало еще подорваться на своей же мине! Решил ждать рассвета… Через полчаса почувствовал: конец, умираю. Так стало спокойно – верный признак приближающейся смерти. Шакалы это тоже почувствовали и обступили меня со всех сторон. Что оставалось делать? Лучше подорваться, чем достаться шакалам! И я пополз по минному полю.

Мать за меня молилась или жена, не знаю, но ведь не бывает же на свете таких чудес, чтобы не задеть ни одной мины! У самого поста как мог громко засипел: «Солдаты, я свой!» В ответ – автоматная очередь. Спрятался за камень, а оттуда снова: «Я ранен. Я свой». На этот раз стрелять не стали, а громко приказали: «Руки вверх! Иди к нам!» Надо подниматься, идти, а сил уже нет. Пошел на четвереньках. Около дерева поднялся, прислонился к стволу. «Кто ты такой?» – раздалось от поста. Я прошептал: «Летчик» – и на целый месяц провалился в небытие.

Потом мне рассказывали, как бесились душманы, потеряв свой миллион афгани. Об этом сообщил пленный. Оказывается, они обшарили всю округу, то шли по моим следам, то теряли. К минному полю мы приблизились почти одновременно. Помедли я еще пять минут, болтаться бы мне в петле… Хасан, вижу полосу. Управление беру на себя, – тем же тоном сказал Шерзамин второму пилоту.

Я смотрел, как спокойно и уверенно ведет самолет Шерзамин, и не понимал, почему он не вернулся в истребительную или штурмовую авиацию. Когда спросил, у него вздулись желваки, но ответил он довольно спокойно:

– У летчика-истребителя главный инструмент – правая рука. А у меня она склеена из десятка осколков, все мышцы, нервы и сухожилия шиты-перешиты. Говоря откровенно, кисть я вообще не чувствую, даже рукопожатия не ощущаю. Я же говорил, это чудо, что вообще веду самолет.

– А переучивались вы там же, в Краснодаре?

– Нет, на этот раз совсем близко от дома, – улыбнулся Шерзамин. – Если бы разрешили, во время учебного полета я мог бы дотянуть до Кабула и навестить родных. Есть в Киргизии такой город Фрунзе – раньше он назывался Бишкек, а на его окраине – аэродром, где проходят переподготовку летчики вроде меня. Не обязательно после ранений, а, скажем, по каким-то причинам пилот пересаживается с истребителя на бомбардировщик. Где его переучивать? Во Фрунзе. На это уходит не меньше полугода. Когда я туда попал, то поначалу даже растерялся – ни одного русского лица: алжирцы, кубинцы, ангольцы, бразильцы, гвинейцы, перуанцы – кого там только не было!