Андрей Воронин - Комбат против волчьей стаи

Военной пенсии Щукин не получал, не добыл-таки в армии положенного срока. Войну прошел, руки-ноги целы, хоть шрамов на теле достаточно. Не повезло лишь однажды, но по-крупному, уже в конце восьмидесятых, когда до пенсии оставались считанные годы, поехали на охоту с командиром части на двух «уазиках». Ясное дело, солдат с собой взяли, так один из них, дурак, подстрелил случайно другого, не до смерти, так, ранил. Еще обошлось, Щукина судили судом офицерской чести, лишили должности. Командира части под настоящий суд, а его на улицу.

Стал после этого чаще дома бывать, тут и понял, что жена ему давно неверна. Запил. Как-то раз вышел из дому, начал с пива на автобусной станции, а потом сам не помнил, как очутился в Москве.

Через неделю прочухался, когда деньги кончились.

Хотел ехать назад, но потом одумался. Понял, что и так не пропадет. Всю обиду на мир Щукин вымещал на самом себе, не кривясь и не брезгуя, доедал остатки пиццы и хотдогов в привокзальных забегаловках. Временами подрабатывал, чаще всего от проводников перепадали ему пустые бутылки, а в обмен на них Щукин подметал и мыл купейные вагоны.

С такими предложениями обращались именно к нему. Наверное, внушали уважение орден и две медали, которые Семен берег пуще глаза, как ни прижимало — продать их не соглашался. Знал, получены они не просто так. За них заплачено кровью и жизнями.

Он отпустил окладистую бороду, длинные волосы, лицо его покрыл несмываемый загар, загар человека, весь день проводящего на улице. Милиция особо не донимала, лишь когда ложился пьяным спать возле батареи, будили. Тогда кавалера ордена и просили убраться куда-нибудь подальше. Но просили вполне вежливо, испытывая уважение к его офицерскому званию.

Было в его сегодняшней бомжовской жизни что-то от прошлого — армейского, хоть карикатурное и испохабленное, но все же: искренняя мужская дружба, взаимовыручка, да и люди ему попадались интересные. Что ни человек, то целая книжка воспоминаний.

За годы, проведенные на вокзалах, Щукин успел обжиться, даже имел свой постоянный уголок, который достался ему в наследство от умершего прямо в зале ожидания бомжа с университетским образованием — философа Димы.

«Квартирка, такой и позавидовать можно, в центре города, со стальной дверью», — как любил шутить Щукин.

Стальной дверью являлся люк теплотрассы, расположенной неподалеку от подъездных путей на задворках вокзала возле товарного склада. Горячая труба, которая спасала даже в тридцатиградусные морозы, настил из досок, оторванных от забора, матрац, позаимствованный в вагоне, и даже регулярно воруемое белье с черными угловыми штампами, свидетельствующими о его происхождении из поездов дальнего следования. Люк своей квартиры Семен Щукин всегда закрывал тщательно.

Поднимал он его металлическим крючком, с которым никогда не расставался. Так что попасть в его убежище в отсутствие хозяина могли разве что ремонтники. Эксплуатационники теплотрассы знали о постояльце, но выгонять его не спешили, тот регулярно ставил их в известность о неполадках, мелкие исправлял сам, держал пару котов, которые гоняли крыс, грызущих кабели связи, да еще в виде арендной платы иногда проставлял бутылку. Зла на Щукина никто не держал, вреда он никому не сделал.

Может, именно поэтому, когда Курт наводил справки о бомже с документами, который не так уж часто залетает в милицию, ему указали на Щукина.

Это был звездный час в его жизни. Тормоз по заданию Курта, который не очень любил попадаться будущим свидетелям своих преступлений на глаза, привез ему костюм, свозил в баню, парикмахерскую, где клочковатую бороду аккуратно подстригли, затем были визиты к нотариусу, к представителям исполнительной власти. Щукин даже подержал в руках документ, удостоверяющий, что он является владельцем фирмы «Долида». А главное, у него появились пятьсот долларов, плата за два дня разъездов и вынужденного воздержания от спиртного.

Семен Щукин просил дать ему мелкими бумажками, но Тормоз сунул ему пять хрустящих стодолларовых банкнот и резонно заметил;

— Все равно пропьешь.

Это замечание раззадорило Щукина.

«Пропью, но не все», — подумал он и вернувшись на вокзал, сдав сотку, купил первые подвернувшиеся под руку духи, сел на электричку и поехал в Калининград. Там вручил онемевшей от неожиданности жене флакон, дочери вторую сотку, вечером напился до такого состояния, что жена вытолкала его из квартиры и крикнула на прощанье: