Андрей Воронин - Пощады не будет никому

— Хитер ты, однако! — засмеялась женщина. — И станцию хорошую выбрал, хотя рок звучит, а не гнусная попса.

Бутерброды исчезли в тостере, и вскоре тот щелкнул, выбросив из сверкающего нержавейкой нутра четыре ровно поджаренных кусочка хлеба. Масло тут же таяло, соприкасаясь с горячими ломтями, подплавлялся по краям и сыр.

— На работу стоит ходить уже потому, что временами случаются отгулы, — говорила Тамара, разливая кофе и нарезая тонкими дольками лимон.

— Ты кем был раньше? — спросила она Дорогина, склонив голову к плечу.

И тут же пододвинула к себе лист бумаги, нарисовала фломастером здание, поверх которого написала «Больница», рядом циферблат часов со странной цифрой "О", возле которой сошлись обе стрелки. Затем сделала движение пальцем, будто бы откручивала стрелки назад, и затем показала на Дорогина, после нарисовала вопросительный знак.

— Напиши, кем ты был? — она пододвинула Сергею лист и фломастер.

Притворяться, будто он не понял вопроса, было бы бесполезно, Тамара доходчиво объяснила, чего она хочет.

Но Сергей в ответ написал лишь одно слово — «зачем», пристроив его к вопросительному знаку, выведенному рукой женщины.

— Так просто… Интересно, — Тамара пожала плечами. — Мне почему-то кажется, что у тебя была очень интересная профессия, редкая. Ты сам такой человек, каких встречаешь редко, и я не могу понять, чем ты занимался до того, как тебя без документов выловили из реки. Силен, а значит, работа была физическая, и в то же время ты реагируешь на многие вещи как человек, привыкший работать умом, а не руками, — она взяла руку Дорогина и посмотрела на его ладонь. — Вот видишь, кожа сильно загрубевшая, и не сейчас это случилось, а раньше. Нет, не пойму, — она тряхнула еще немного влажными после душа волосами и на какое-то мгновение продержала руку Сергея в своих пальцах дольше, чем следовало бы. Он ощутил тепло ее тела, ласковое прикосновение. — У тебя длинная линия жизни, но только очень странная. Видишь, вот одна, затем она постепенно растворяется, сходит на нет. Но рядом с ней начинается другая, такая же сильная, и тянется долго-долго.

— Угу…

Она ярким, накрашенным вишневым лаком ногтем вела по ладони Дорогина, отчерчивая линию жизни, словно хотела ее продолжить, и тот чувствовал, как странное ощущение пронизывает его тело. Он понимал, попроси его женщина сейчас о любой глупости, он готов будет ее исполнить. Ему стало не по себе. Он не мог позволить себе попасть в зависимость не из дружбы, не из любви, но даже просто оказаться кому-то обязанным.

Он понимал, возле него существует опасное энергетическое поле. Смерть, которая стояла в полушаге от него, далеко не отошла. Он сумел сделать так, что ее острая коса снесла головы его врагам, но опасность не отступила, она лишь приблизилась к нему из-за денег, которыми он сейчас располагал.

Дорогин мягко высвободил ладонь, допил кофе и, уже встав из-за стола, дожевал бутерброд. Затем размашисто написал на листе бумаги:

«Вернусь часа через два-три».

— Ты куда? — естественно, вопрос Тамары остался без ответа.

Дорогин зашел в кладовку и вытащил из-за картонных коробок из-под аппаратуры лыжи, как-то купленные по случаю доктором Рычаговым и ни разу им не надетые.

Широкие, предназначенные для спуска с гор, яркие пластиковые ботинки с мягким наполнением были укреплены в зажимах.

В углу кладовки стояли и лыжные палки, явно не от этой пары, старые, еще бамбуковые, с кожаными ремешками и деревянными колечками. Дорогин уже давно к ним присматривался, но никак не получалось выбраться в лес. То наступала оттепель, то не находилось свободного времени.

Он набросил стеганую куртку на плечи и вышел во двор. Тамара успела увидеть в окно только то, как Дорогин захлопывал калитку.

«Куда его понесло? Зачем я привязалась с расспросами?» — она злилась за себя за то, что совершила за завтраком, сама не зная зачем.

В Дорогине для нее всегда оставалась какая-то тайна, недосказанность. Она чувствовала, как с каждым днем возрастает влияние глухонемого Муму на доктора Рычагова, и не могла подыскать этому объяснение.

Широкие горные лыжи скользили, почти не проваливаясь в снег. Дорогин не мог припомнить, когда в последний раз стоял на лыжах, и лишь доехав до-леса, вспомнил. Да, это было в последний год перед тем, как погибли его жена и дети.

«Нет, не погибли, их убили Бирюковский, Мерзлов, Чекан, Винт и Митяй, а потом меня добил продажный Прошкин, — зло прищурил глаза Сергей, всматриваясь в приближавшийся к нему полусумрак, затаившийся под низкими ветвями елей. — Троих из вас уже нет, а Бог мне оставил жизнь, хоть я тоже должен был умереть. Значит, он сделал это не зря, значит, он хочет, чтобы я отомстил до конца. Всем вам. Иначе зачем тогда жить?»