Андрей Воронин - Пощады не будет никому

И Чекан пояснил:

— Ты еще молод, Боря, и Михару не знаешь.

— Михару? Слышал, крутой был медвежатник.

— Почему был? — осклабился Чекан. — Медвежатник, если он настоящий медвежатник, то это, браток, до конца, до последнего дня. Медвежатник на покой уходит редко, и если сам ящики не ломает, то это делают за него хорошие ученики. А учеников у Михары… — Чекан задумался, мысленно загибая пальцы, — и на двух руках не сосчитаешь.

Настоящий мужик, спец, одним словом, таких теперь мало, может быть, и вообще нет. Ну, гони, Боря, гони, опоздать на встречу не дело, Михара может обидеться.

— За один миг примчимся.

— Не болтай, а делай.

Боря погнал. И черный «БМВ» полетел по московским улицам к кольцевой, а уж когда выскочил на трассу, то Борис погнал машину не жалея. Стрелка спидометра все время колебалась возле цифры «170». Чекан на этот раз не стал одергивать разошедшегося водителя, а только мечтательно улыбался. Он знал, если уж ему везет, то будет везти до конца, и в аэропорт, что бы ни случилось, он не опоздает, приедет вовремя. И самолет должен сесть, хотя погода была неважная, лепил крупный снег, а стеклоочистители едва успевали сбрасывать хлопья с лобового стекла.

Водитель остался с машиной на стоянке, а Чекан направился к терминалу. Он приехал вовремя. Самолет еще не сел, но о его прибытии уже извещало табло. Минут десять Чекан постоял у мраморной колонны, презрительно поглядывая по сторонам на прохаживающихся и разрезающих толпу милиционеров, на таможенников, крутящихся тут и там, на пограничников, на встречающих с цветами и без цветов.

Наконец громко объявили, что «ИЛ-62» рейсом Магадан — Москва совершил посадку.

«Ну, ну, ну, — нервно потирал ладони Чекан. — Где же ты, Михара?»

Он смотрел на стеклянную дверь, из-за которой должен был появиться его кореш и учитель. В жизни Чекана существовали два человека, которым он был обязан всем, что имел. Одного из них уже не было в живых, Чекан сам похоронил Данилина, чуть-чуть опоздав на его зов, второй вот-вот должен был появиться из-за стеклянных дверей.

Наконец стали появляться пассажиры. Они столпились возле конвейера с лентой, по которой медленно плыли чемоданы и всевозможная кладь.

Михара вышел одним из последних. В правой руке он держал чемоданчик размером с портфель. Стальные уголки тускло поблескивали. С такими чемоданчиками уже давным-давно перестали ходить даже сантехники, а если их еще и можно было где-нибудь увидеть, так это в банях.

Пенсионеры, как правило, приносили в них смену белья, кусок мыла, мочалку и пару бутылок пива, привязывая к чемоданчику бечевкой отменный березовый или дубовый веник, изготовленный, как правило, собственноручно.

Вот с таким же чемоданчиком в правой руке и с шапкой в левой появился Михара. В сером пальто, с траченным молью котиковым воротником. Одной пуговицы на пальто недоставало. Ноги согревали теплые летные сапоги с опушкой, начищенные до блеска.

Когда Михара улыбнулся, сверкнули два золотых зуба в верхней челюсти. Он был выбрит, надушен дешевым одеколоном. Чекан бросился к нему так, как атакующий бросается на амбразуру дзота, зная, что впереди у него бессмертие. Мужчины обнялись.

— Дай-ка взгляну на тебя, — отодвигая Чекана на вытянутую руку, проговорил Михара, и его серые колючие глаза потеплели, на щеках заходили желваки. — Хорош, хорош, нечего сказать! В бизнесмены, кореш, подался, что ли?

— Да нет, Михара, что ты! Живу по понятиям, как ты учил.

— Хвалю, — спокойно сказал Михара. — Ну-ка, дай еще на тебя посмотрю, крутанись.

И Чекан, одного взгляда которого боялись матерые уголовники, как мальчишка, демонстрирующий новый ранец, дважды повернулся на каблуках, придерживая руками полы длинного дорогого пальто.

— Хорош, нечего сказать! А что круги под глазами?

Травкой балуешься или как?

— Да нет, Михара, всю ночь в карты играл.

— На ничего или на интерес?

— На интерес.

— И как? Хотя вижу, выиграл.

От Михары скрыть что-нибудь было невозможно. Несмотря на страшный прикид, казалось, что он отсутствовал всего день-два. Он ничему не удивлялся, ничто не казалось ему новым, и выглядел он почти так же, как девять лет назад на скамье подсудимых, — спокойным, уверенным в себе, непоколебимым в своих убеждениях.

Да и что ему могли сделать все этапы, тюрьмы и лагеря?

Ведь Михара уходил уже не первый раз, он уже был коронован и признан. Так что на шконках ему бояться было нечего, тюрьма для него была домом родным, где он знал каждый угол и каждый гвоздь.