Андрей Воронин - Утраченная реликвия...

Собственно, Байрачный был нужен Льву Григорьевичу, как прострел в пояснице. Никакого удовольствия от общения с этим заживо гниющим полутрупом антиквар Жуковицкий не испытал; более того, после той памятной встречи у него осталось ощущение, что он таки подцепил в наполненной болью и запахом лекарств квартире Байрачного парочку голодных бацилл и что бациллы эти уже активно взялись за работу. Это была, конечно, ерунда, но эта ерунда упорно преследовала Льва Григорьевича днем и ночью. Правда, к воскресенью это наваждение уже немного рассосалось, чему поспособствовал коньяк, – и Лев Григорьевич взял себя в руки настолько, что перестал опасаться подхватить несуществующую раковую бациллу через телефонную трубку. В конце концов, созвониться с Байрачным было необходимо, хотя бы для того, чтобы поставить его в известность о предпринятых шагах. Льву Григорьевичу случалось нарушать свои обещания, и притом не раз, – бизнес есть бизнес, и кто не хитрит, тот не выживает, – но слово, данное умирающему правнуку есаула Байрачного, антиквар Жуковицкий намеревался сдержать и сразу же предпринял конкретные шаги в этом направлении. Где-то в начале недели он ждал экспертов из Троице-Сергиевой лавры, которые должны были дать окончательное заключение по поводу иконы. Это была новость, которой следовало непременно поделиться с Байрачным, и, преодолев остатки внутреннего сопротивления, Лев Григорьевич все-таки набрал записанный в телефонной книжке номер.

И – ничего. Длинные гудки все тянулись и тянулись в трубке, и после десятого или одиннадцатого гудка Жуковицкий прервал связь. Он ненавидел хамов, которые способны названивать человеку по полчаса. Раз никто не отвечает, значит, либо никого нет дома (что в случае с Байрачным начисто исключалось), либо с тобой не хотят разговаривать. К тому же Байрачный мог спать после укола, или плохо себя чувствовать, или… Или что угодно.

В конце концов, так ли уж он был необходим, этот звонок? Лев Григорьевич дал слово, и он это слово сдержал – целиком, до последней буковки. Стоило ли этим хвастаться перед больным человеком, которому самое время думать о душе? Пожалуй, не стоило.

Все это было так, но после звонка, на который никто не ответил, в голову Льву Григорьевичу внезапно пришел один вопрос: а откуда, собственно, Витенька Ремизов узнал, что икона покинула квартиру Байрачного?

Ведь он звонил Льву Григорьевичу, пребывая в полной уверенности, что Любомльская чудотворная находится у него…

«Странно, – подумал тогда Лев Григорьевич. – Странная получается штука: Ремизов позвонил буквально через два часа после встречи с Байрачным, а вот сам Байрачный вдруг перестал отвечать на звонки…»

Тут ему вспомнились слова Ремизова о паранойе, свойственной умирающим, и он подумал, что мальчишка прав. Паранойя – вещь заразная, и если он, Лев Григорьевич Жуковицкий, и подцепил что-нибудь в квартире Байрачного, то вот именно паранойю, а никакой не рак.

А виновата во всем, конечно же, икона. Чудотворная она там или нет – этого Лев Григорьевич не знал и знать, по большому счету, не хотел. Однако по роду своей деятельности он всю жизнь имел дело с вещами – красивыми старыми вещами, каждая из которых имела собственную биографию, – и знал, что некоторые предметы и впрямь бывают наделены чем-то наподобие собственной воли. Одни приносят удачу, другие – несчастье, и притом приносят реально, а не в воображении их владельца.

Так и эта икона: ей, похоже, действительно не терпелось вернуться на свое место, она устала ждать и теперь гнула свою линию.

Словом, утром в понедельник Лев Григорьевич явился на работу в растрепанных чувствах и прямо с порога затеял свару с охранниками. Зря затеял, поскольку охранники ни в чем перед ним не провинились, и он это превосходно понимал, но ему нужно было хоть как-то разрядиться. Вот он и разрядился, хотя и понимал, что делает это напрасно и ведет себя как типичный представитель так называемого московского бомонда – то есть как набитый деньгами выскочка, в грош не ставящий окружающих на том лишь основании, что этих самых денег у них меньше, чем у него.

Закрывшись у себя в кабинете, Лев Григорьевич, чтобы успокоиться, долго листал каталог последнего лондонского аукциона, почти ничего перед собой не видя и не понимая, что, собственно, читает. Мысли его продолжали вертеться вокруг иконы, которая сейчас лежала в шаге от него, за толстой бронированной дверцей сейфа. И, казалось бы, что о ней думать? Церковь поставлена в известность, эксперты в рясах прибудут не сегодня – завтра. Воля умирающего исполнена, так чего, спрашивается, еще? Это дело можно считать благополучно завершенным, пора заняться другими – менее хлопотными, зато более прибыльными и, следовательно, приятными.