Илья Рясной - Ночь длинных ножей

— Это за какого-то американца отдать Гадаева, кровопийцу! — возмутился Мелкий брат.

— Жалко, конечно Но они отдадут…

— Идиоты.

— Америка правит миром, — горько усмехнулся Алейников. — Что хочешь…

— Ничего не хочу. Хочу, чтобы Волка не было на белом свете.

— А он хочет, чтобы не было на свете нас. Такова жизнь…

Странно, но Майкл все больше привыкал к своему новому положению и даже начал находить в нем какие-то плюсы У него вдруг возникло ясное осознание, что в этой жизни надо жить настоящим.

Тюремщики, заботясь о его досуге, спустили ему фонарь с аккумуляторами, кучу газет, среди которых он с удивлением увидел «Нью-Йорк тайме» за 1995 год и старую, в углу обгоревшую книгу Тома Клэнси «Игры патриотов» на английском языке. Откуда она взялась здесь, за границами цивилизации, он представить себе не мог.

Через несколько дней он читал ее уже по третьему разу. Книжка ему активно не нравилась. Ирландские террористы, действовавшие против августейшей английской фамилии, казались Майклу какими-то игрушечными, и страсти там были ненастоящие. Для того чтобы понять, что такое настоящий страх, нужно для начала посидеть в зиндане на краю земли.

Постепенно Майкл учился ловить мгновения. Учился не думать о будущем и не мучиться воспоминаниями о прошлом. Он учился жить настоящим. Он, цивилизованный человек, смирился с унизительной ролью раба, который полностью находится во власти хозяина, и учился радоваться мелочам. Он получал удовольствие от более-менее сносной еды, потому что знал — завтра такой может не быть, а его станут кормить помоями. Он наслаждался тем, что ему не больно, поскольку знал, что завтра его могут избить, отрезать руку или ухо.

Иногда он глядел на себя, нового, со стороны, и ему становилось стыдно, но ненадолго. В такой ситуации начинаешь расчетливо относиться к чувствам и эмоциям.

Гордыню он смирил…

Иногда его вытаскивали из тюрьмы, показывали каким-то людям крайне бандитской наружности Белобрысый хозяин спрашивал с неизменной усмешкой:

— Ну что, американец? Доволен, что жив? Майкл, с трудом, но понимавший, о чем с ним говорят, кивал.

— Понимаешь весь комизм ситуации, — любил разглагольствовать белобрысый. — Я для тебя сейчас все — поскольку могу тебя убить, скормить собакам. А ты для меня — ничто… Каково быть ничем?

Майкл только пожимал плечами, не совсем понимая, о чем идет речь.

Видя, что его не понимают, белобрысый вытаскивал из кобуры «стечкина» и выразительно целился в лоб. У Майкла первое время пробегала по телу дрожь, ноги становились ватными, живот сводило. Но потом он привык и к этому.

Насладившись его страхом, белобрысый неизменно трепал его по щеке, что через некоторое время тоже перестало казаться Майклу жестом унижения, а воспринималось чуть ли не как ласка. Потом чаще всего хозяин усаживал Майкла рядом с собой за стол и предлагал джин в фарфоровой кружке. Похоже, запасы этого напитка у них были нескончаемые.

Самое отвратительное, что Майкл испытывал все более растущее чувство симпатии к этому человеку. Он отлично помнил из прошлой жизни, когда он жил в море нужной и ненужной информации и имел доступ к свежим газетам, книгам и Интернету, что такое амстердамский синдром.

Несколько лет назад в Амстердаме преступники захватили заложников в банке и отчаянно торговались с полицией, обещая убивать заложников, если не будут выполнены их требования Но, когда полиция пошла на штурм, им пришлось не только нейтрализовывать террористов, но и отбиваться от заложников, дружно защищавших своих мучителей.

Перед первой поездкой в Россию Майкл внимательно просматривал имеющиеся в офисе многочисленные видеоматериалы. Запомнились заложники в больнице в Буденновске. Они вовсе не призывали кары небесной на террористов. Они говорили о том, что русский спецназ — подонки, которым наплевать на женщин и детей и которые пытаются с военной прямолинейностью штурмом брать больницу. А террористов можно понять, они, мол, воюют за свободу своей страны.

Почему люди защищают своих палачей? Притом не столько в странах, где, как внушали Майклу, рабская покорность и любовь к палке, которая тебя бьет, впитаны с молоком матери, а чаще всего в цивилизованном мире.

И теперь, в минуты просветления, Майкл с ужасом осознавал, что охвачен амстердамским синдромом и ничего поделать с собой не в силах. И когда Синякин, сообщая, что раздумал сейчас убивать американца, трепал его по плечу, в душе пленника, вопреки всякой логике, поднималась горячая волна благодарности. Он смотрел на руку, которая могла его убить, и, когда она слегка гладила его по шерсти, он готов был ее лизать. Майкл привык ощущать, что он «ничто». Свыкся с этой мыслью. И испытывал благодарность, что хозяин его жизни сохраняет ему эту жизнь, да еще снисходит до общения с ним…