Владимир Рыбин - Сокол, № 1, 1991

Про девок ладно, хрен с ними, а вон те два хмыря за его столиком, телохранители с тупыми рожами, — это да-а… Я пас этих бобиков неделю по городу, знаю все их ухватки. Серьезные ребята. «Перышки» и кастеты и карманах точно имеются, за «пушки» не ручаюсь, но подозреваю, что могли и их прихватить с собой. А чего и кого им бояться? В ресторане все свои, все куплено и схвачено. Дежурные менты при встрече с моим «клиентом» едва не кланяются ему, губы до ушей растягивают…

Ладно, все это шелуха, время уже поджимает. Пора. И плевать я хотел на его дуболомов. Знал, на что шел. Десять «штук» за мякину не платят. Интересно, что они там не поделили между собой — мои «благодетель» и этот шикунчик?

Надеваю черную вязаную шапку-маску с прорезями для глаз, достаю наган из-за пазухи, сую его за пояс. Так удобней. Выхожу из каморки. Коридор пустынен. Он ведет в кафетерий, который работает только днем. Еще одна дверь, дубовая, прочная, заперта. За нею слышен ресторанный гам и звуки оркестра. Ключ от этой двери у меня есть, добыл с великим трудом. Приоткрываю дверь. Все точно, вот она, ниша, за портьерой, рукой подать. В щелку виден мой кандидат в покойники с фужером в руках. Держит речь. Извини, дорогой, времени у меня в обрез, доскажешь на том свете. Достаю наган, рывком отдергиваю портьеру и выскакиваю перед честной компанией «клиента», как черт из табакерки. Стреляю в голову почти в упор… Два раза — для верности. Вполне достаточно. Вижу, как дуболомы от неожиданности шарахаются в сторону, один из них валится со стула. Секунд пять-семь у меня есть в запасе, пока они очухаются, поэтому я спокойно возвращаюсь за портьеру и запираю дверь на ключ. А теперь — ходу, ходу! Бегу по коридорам, спускаюсь в полуподвал. Вот и мой лаз. Выбираюсь наружу и бросаюсь в кусты. Снова бегу, не выбирая дороги. Наконец впереди блеснул свет фонарей. Аллея. Прячу в карман оружие, шлем, перчатки и неспешным шагом иду к выходу из парка. Человек гуляет, вечерний променад…

— Эй, парень, дай закурить!

Компашка, человек семь. Расфуфыренные крали, раскрашенные, как индейцы сиу на военной тропе, и — один, второй… — точно, четыре лба, два из которых росточком под два метра. Акселераты хреновы…

— Не курю, — бросаю на ходу и уступаю им дорогу.

— Как это не куришь? Ну-у, парень…

Начинается обычный в таких случаях базар-вокзал.

Матерюсь втихомолку: остолоп, нужно было кустами до самого выхода из парка чесать, а теперь стычки не миновать, сопляки на подпитии. Или накололись, что все едино. Мне разговаривать недосуг, надо рвать когти отсюда, и поскорее, но они уже окружили меня, ржут в предвкушении спектакля. Эх, зеленка, молокососы…

Бью. Удары не сдерживаю, но стараюсь не уложить кого-нибудь навеки. Мне перебор не нужен, да и дерусь не со зла, а по необходимости: к тому же не за зарплату.

Все. Кончено. Один, сердешный, ковыляет в кусты, трое лежат. Кто-то из них подвывает от боли. У-шу, детки, не игрушка… Крали стоят в стороне, нервно повизгивая.

— Привет… — машу им рукой и исчезаю…

Двор, лестница, карниз… Немного побаливает рука, на тренировке ушиб, сегодня добавил. Ладно, до свадьбы заживет. Главное, заказ выполнен, десять тысяч в кармане. Теперь мотать нужно отсюда на месяц-два. Но — не сразу. Через неделю — в самый раз.

Закрываю окно, раздеваюсь. И все-таки устал. Чертовски устал. Спать…

На кухне бьют часы. Одиннадцать. И тут же в дверь моей комнаты забарабанила Хрюковна.

— Вставай, паразит! «Згляд» ужо…

Выдерживая положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже старая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая. Ладно, пусть порадуется, горемычная…

Наконец послышались голоса остальных — соседей выползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу! Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, «сонного».

— Ты что, сбрендила?! — ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.

— Сам просил… — довольно растягивает она свои лягушачьи губы. — «Згляд» смотреть. Тютелька в тютельку…

— А-а… — мотаю головой, прогоняя остатки «сна», и шлепаю в ванно-сортирную комнату — умываться.

День прошел — и ладно…

Горячий, сухой воздух схватывает клещами. Пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя, собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю…