Дмитрий Красько - Исчезнувший

На взгляд мне было плевать, но я все равно охренел. Неважно, каким макаром они собирались добираться до Ленивого на предмет пообщаться, когда тот, по моим сведениям, находился сейчас в больнице, а на дворе была темная ночь. Бабло решат эту проблему. А с баблом у них, судя по всему, был порядок. Но сколько они там пробудут?! И что — я все это время должен соплей свисать со стены? В голом виде? При температуре десять градусов?

— Эй, пацаны! — окликнул я. — А вы надолго?

— Через полчаса вернемся, — не оборачиваясь, обронил длинный. — Не ссы, не соскучишься.

— Да я вымерзну тут, как мамонт! На хрена вы меня раздевали?

— Чтобы протрезвел быстрее. А то нажрался, как свинья. Ничего, повиси. Неплохо смотришься, — и они окончательно растворились в полумраке.

— Сучий потрох! — удивленно промямлил я. Они таки ушли, оставив меня одного, голого, висящего на какой-то херне под потолком. И что мне делать в такой ситуации, я не знал. Попытка решить проблему мозговым штурмом не удалась, потому что отсутствовала основа для штурма. Я занялся было гимнастикой, но, к моему удивлению, оказалось, что замерзшими пальцами ног развязать узлы невозможно, особенно когда до этих узлов даже дотянуться нельзя.

А время текло, холод делал свое черное дело. Коченело не только тело, но и мысли. В конечном итоге осталась только одна: Михал Семенычу Мешковскому — хана. Потому что, даже если он и не замерзнет насмерть, то вернется пара идиотов и порешит Михал Семеныча. Они же не верят ни одному моему слову. И даже тот факт, что я должен им, по их мнению, огромные миллионы денег за якобы взорванный «Колизей» (а еще и десять тонн баксов, на которые меня, по его словам, поставил Ленивый; но это так, мелочи), не грел. Потому что сумма была такой, какую мне за всю оставшуюся жизнь не отработать.

Поэтому оставалось одно — собраться с духом и умереть, как мужчина. Голый, окоченевший и подвешенный под потолком, но — мужчина.

И я собрался. И услышал шаги. Это не были шаги моих похитителей. Потому что те ходили быстро, ступали твердо, и вообще удалились вдвоем, и я был уверен, что вернутся тоже парой. А то и в компании с травмированным Ленивым, которого не пожалеют выдернуть из больницы ради очной ставки. К тому же полчаса еще не прошло.

Некто третий-лишний, шарахавшийся вне пределов видимости, видимо, не имел определенной цели путешествия. Шаркал себе ногами туда-сюда и не особо парился из-за отсутствия маршрута. Шаги не приближались, но и не удалялись, негромким эхом отражаясь от стен. Из-за этого определить точное направление, откуда они доносились, было затруднительно. Но я и не стал этого делать. Просто поднял голову и прокричал:

— Эй, кто там есть? Иди сюда! Выпить хочешь?

Шаги быстро зашаркали в мою сторону. Их обладатель выпить хотел. Очень.

Я довольно зажмурился. Не каждый день выпадает такая удача. Это было посильнее, чем выиграть джек-пот в лотерею.

— Где выпить? — хрипло и жадно спросил кто-то.

Я открыл глаза. А потом вытаращил их до неприличия далеко. В дверном проеме стояла матрешка. Натурально. Башка укутана кучей тряпочек, туловище — в десять раз большей кучей. Бомжиха. А впрочем, кого здесь еще можно было увидеть? Любовь Орлову?

— Сними меня, — потребовал я.

— О! — голова матрешки повернулась в мою сторону, и я увидел сморщенное обезьянье лицо и вытянутые трубочкой губы. Все остальное было скрыто тряпочками. — Мужчина. Голый.

— Я в трусах, — возразил я. — Сними меня.

Она подошла ближе и принялась рассматривать меня с видом знатока экспрессионизма на выставке Винсента Ван Гога. Пялилась долго, со знанием дела. По всему видать — ей и прежде доводилось видеть голых человеческих особей мужского пола. Но в итоге мне надоело выносить ее изучение меня, любимого, как составной части животного мира. Не зоопарк, в самом деле. И я требовательно напомнил:

— Эй, сними меня!

— Дашь на дашь! — быстро среагировала она.

— Денег хочешь? — с надеждой спросил я.

— Нет, — отрезала она. — Ты будешь любить меня.

— Вечно? — меня накрыло уныние. — Я столько не протяну.

Бомжиха погрузилась в мир бухгалтерии, вычисляя, сколько же раз я должен буду отлюбить ее в обмен на свободу. Я в безнадеге следил за шевелящимися губами. Одна мысль о том, что придется ее ублажать, вызывала импотенцию. Хотелось верить — временно.

— Пять раз. Нет, шесть, — матрешка закончила подсчет и победно уставилась на меня снизу вверх.

— Это ты в школе плохо училась, — сказал я. — Это столько не стоит. Два раза — и баста.