Дмитрий Красько - Волк-одиночка

Но и свое за здорово живешь я отдавать не собирался. А потому шел сейчас, хромая на обе ноги, руки и голову, в сторону молочного комбината. Там, я так думал, находится человек, которого родные и близкие кличут Каменой, и который есть мозг одного очень нехорошего предприятия с отчетливым криминальным запахом.

Я знаю кучу древнерусских пословиц и поговорок, среди которых есть и такая: «Рыба гниет с головы». Умная пословица. Как старый кулинар, я мог себе представить, что, сколько не кромсай в этом случае хвост, суп из головы все равно получится хреновый. А потому решил, что правильнее будет рубануть ее самое — и выбросить. Чтобы не воняла лишнего.

Задумано было более, чем круто — прийти к одному из полукриминальных воротил и спровадить его в места, богатые дичью, где бродит Маниту. Со стороны, наверное, могло показаться, что грузовик таки сильно пожамкал мне голову, и мой мозг по этому поводу стал мозгом круглого отличника, который свихнулся, выучив назубок полный курс высшей математики. Но это только со стороны. Я ведь уже побывал в здании молочки и видел его изнутри. Я мог составить впечатление и об охране Камены, которая, к слову сказать, не впечатляла, и о том, как можно с наименьшими потерями добраться до вожделенного тела, лелея в душе мечту поместить это тело в красивый — строгостью своих линий — деревянный ящик.

Я надеялся, что все у меня получится. Главное — чтобы Камена в это позднее время был еще у себя в кабинете. Но, если он был там в прошлый раз, то почему в этот должно оказаться по другому? Человек он, хоть и без всяких признаков совести, но деловой, так что я надеялся застать его за тем самым столом, за которым оставил. Может, даже в том же самом костюме. Хотя это, конечно, вряд ли.

По мере продвижения меня к цели влюбленных на улицах становилось все меньше и меньше. В принципе, ничего удивительного, о чем я и говорил: время приближалось к одиннадцати, и это была уже не их пора. На авансцену готовились выйти антисоциальные элементы вроде меня, сердешного. Занавес подрагивал в нетерпении.

Шел я довольно-таки быстро — по крайней мере, если сравнивать со мной же утренним. Я не шатался, как пьяный, и ментам, окажись они тут, не к чему будет придраться. Хотя, по большому счету, уж они-то всегда найдут. Во всяком случае, столбы я не обнимал, вел себя вполне пристойно и целеустремленно двигался вперед. Причем, самое интересное, с успехом. Не смотря на то, что порой меня заносило на поворотах.

И чем ближе я приближался к цели, тем спокойнее становился. Хотя, наверное, с точки зрения клинической психиатрии, это неправильно. И вообще, все мои действия с этой точки зрения выглядели неправильно. Ну какой дурак, скажите, среди ночи попрется в гордом одиночестве наводить шорох в стане серьезной мафиозной структуры? какой дурак будет чувствовать при этом моральное удовлетворение, поскольку считается — им самим, конечно — что он выполняет свой долг? какой дурак, вместо того, чтобы в укромном логове тихо и спокойно зализывать раны, станет насиловать собственный нехорошо себя чувствующий организм, идти куда-то и подвергаться риску почувствовать себя еще более нехорошо? Ответ был один: такой идиот — это Миша Мешковский, горячо любимый и не менее горячо уважаемый я. Прошу любить и жаловать.

В общем, действительно клиника. Что-то мои папа с мамой сделали не так в памятную ночь моего зачатия. Поэтому и результат получился не такой. И в данный момент вышеозначенный результат топал по тротуару, весьма похожий на товарища Чингачгука выдержкой и спокойствием, хотя и не боевой раскраской.

Я — если хотите, можете смеяться — понимал индейцев. В данный, во всяком случае, момент. Конечно, они спокойны перед битвой, будь то групповуха или поединок. А чего им волноваться, когда все равно битвы не избежать — настало время томагавков. И ничего изменить нельзя. В предстоящем бою все будет зависеть только от тебя — твоей силы, ловкости, умения быстро реагировать, мозгом и телом. Все остальное — судьба, карма, предопределение — играет роль статиста, их участие в процессе сведено к минимуму, потому что их удел — влиять на события в более или менее глобальном масштабе, в перспективе. А вмешаться в действие — тут даже их потусторонних сил не хватит. Действие — удел человека. Единственное, чем он еще может управлять, что зависит от него самого.

Поэтому и спокойны краснокожие, расчехляя свои топоры — знают, что Великий Дух отдыхает. Поэтому, собственно, и я был спокоен тоже. Что толку гадать — выдюжит ли организм? Все равно назад уже не повернуть — завтра Камене ударит моча в голову, и он пошлет ко мне гонца с заданием узнать, как завершились мои переговоры с работниками таксопарка. И что я ему скажу? «Извини, брат, не успел я с ними переговорить. А на то, что я вчерась в таксопарк заходил, ты внимания не обращай. Это у меня привычка такая — забежать и посмотреть на постную физиономию Макареца. Я без этого жить не могу»? Но ведь гонец не поверит. Покрутит пальцем у виска — моего или своего, какая разница? — и поедет докладывать боссу. А босс у виска крутить не станет — он, скорее, голову открутит. И голова, между прочим, будет моя. И отсидеться в обороне я уже не смогу — война в городских условиях, тем более война одиночки, должна быть только наступательной, в этом ее единственная надежда на успех.