Дмитрий Красько - За флажками

— А что в этом нереального? — не понял я.

— Да просто я пару раз в тренажерке видел, как Пистон в спарринге работает, — несколько туманно пояснил мент.

— И что?

— Не выглядишь ты достойным соперником.

Я, было, хотел возмутиться, но встрял Генаха, который, не поворачивая головы, бросил:

— Так он же десантура. Он на день ВДВ, когда напьется, тельняшки на груди рвет и кирпичи об голову ломает. Пока штук двадцать не переломает — не успокаивается. Я его десять лет знаю — и все десять лет такая херня.

— А-а, войска дяди Васи! — понятливо протянул гаер. Его это вариант удовлетворил полностью и бесповоротно, в связи с чем он заткнулся, да так и промолчал остаток пути. Я даже решил не пояснять, что к ВДВ отношение имею самое опосредованное — просто служил в той же самой СА, к какой и десантура причислялась.

До Советского райотдела, используя все правды и неправды, а также гаишника, мы добрались за полчаса — неслыханный для буднего дня и рабочего времени суток результат. Шумахер посинел бы от зависти, доложи ему об этом доброжелатели.

А у здания районного отделения милиции царила откровенная суета, вызванная, подозреваю, внезапной ночной кончиной Андрея Ильича Балабанова. Только какого черта половину личного состава вынесло на свежий воздух — ума не приложу. Понимаю — лето, теплынь, и все же, и все же…

Сокамерник покойного Балабанова, строгий Николай Васильевич почти Гоголь, тоже пребывал вне здания, что-то горячо доказывая троим типам в штатском. Маскировочка, впрочем, была так себе. Сквозь штатское откровенно проступали погоны.

— Вон мой опер, — я показал гаишнику на почти Гоголя и выбрался из машины.

Завидев меня, Николай Васильевич приветливо замахал рукой, приглашая присоединиться к компании. Я отказываться не стал, поскольку конечной целью путешествия как раз и имел общение с его незабываемой личностью.

Строгий мент, судя по всему, пребывал в весьма неплохом расположении духа, потому что, стоило нам с гаишником подойти, поинтересовался веселым тоном:

— Мешковский! Тебе никто не говорил, что ты везунчик?

— Говорили, — буркнул я. — Гинеколог, который у мамы роды принимал. Еще он сказал, что сразу бы меня пристрелил, но в зоопарке долго работал, всякого навидался.

— Суровый был гражданин, как я погляжу, а? Ну, в общем, он не очень тебя обманул. В том смысле, что ты реально везунчик.

— И в чем это выражается?

— Пять минут назад Пистона в розыск объявили.

— Во как! — я удивился. Собственно говоря, мне самому хотелось сподвигнуть родную милицию, посредством воздействия на Николая Васильевича, на такой шаг. Впарил бы ему ту же историю, что и гаишнику. Для того, собственно, и ехал. Но опоздал. — А в честь чего?

— Чего-то он со своими дружками не поделил. Те приехали к нам и сдали его со всеми потрохами. Раньше на него ничего нарыть не могли. А теперь на нем висит уклонение от уплаты налогов, вымогательство — четыре эпизода, покушение на убийство — два эпизода… Ну, и разная мелочь. Так что сидеть он будет долго. Очень. Если найдем. А ты с чем пожаловал?

— А я его к вам вез, — грустно сказал я. — Недовез.

И поведал ему о себе и о Пистоне. Один в один то, что слил гайцу. Тем более, что тот стоял рядом с пистолетом-вещдоком в кармане.

— Не повезло, — сообщил строгий мент, выслушав. — А как было бы удачно, если бы ты его сюда привез.

— Еще удачней бы получилось, удави его мама подушкой во младенчестве, — я таки не смог сдержать эмоций.

Почти Гоголь вздернул бровь и хмыкнул:

— Экой ты злой, Мешковский! Хотя я тебя понимаю — после всего, что он тебе устроил… Кстати, познакомься, — и указал рукой на одного из товарищей в штатском, — следователь областной прокуратуры. Интересуется обстоятельствами смерти Балабанова. Можешь пообщаться. А мы пока пойдем ко мне в кабинет, — и Николай Васильевич, кивнув гаишнику, двинулся к лестнице. Дэпээсник послушно потрюхал следом.

Я осторожно посмотрел на прокурорского. Примерно моего возраста, тот же рост. Только килограммов на десять полегче. На морде — печать холодной самоуверенности. И как с ним держаться прикажете? Какую версию рассказывать? Николай Васильевич ни словом, ни жестом не намекнул, что ему удалось договориться со своими и представить смерть Балабанова, как несчастный случай. Что ж; буду на свой страх и риск травить сугубую правду.

— Моя фамилия Кириллов, — сообщил прокурорский. Но руки не подал.

— А моя — Мешковский, — ответно представился я. И тоже не подал руку. А чего? Он первый начал.