Владимир Моргунов - Серый кардинал

Но круги по воде пошли. Иностранцами-то «контора» занималась, у которой тоже свои интересы имелись, «контора», несмотря на высокую зарплату, не только антисоветскую деятельность в зародыше давила, не только экономические диверсии пресекала, там народ тоже приработков искал.

Троих «хлопцев» и путану на месте преступления взяли, дело вечером происходило, а ранним утром следующего дня и Боба из теплой постельки вытряхнули.

И подполковник Мудров рассказал Бобу всю его биографию. Особенно подробности — за последние шесть лет, когда он, Семена Гурвица оставив, свое собственное дело завел. Времечко горячее на дворе стояло, кагэбешник страной правил, головы поумнее да похитрее, чем у Боба, летели, почем зря. Всех хватали, всех сажали.

Здорово тогда Боб перетрухал. Мудров с ним запросто говорил, безо всяких там интеллигентских штучек-дрючек:

— Лет восемь тебе по «валютной» статье светит, а этого достаточно для того, чтобы ты воли вообще не увидел — в хороших поиграть не дадут, скорее в «петухи», в «обиженные» определят. И еще любую статью, вплоть до измены Родине, навесить можем. Любой прокурор будет требовать максимальный срок по этой статье, а любой суд требование прокурора с превеликой готовностью удовлетворит, так что и «червонцем» может дело не ограничиться.

У любого советского человека выбора не существовало, когда «контора глубокого бурения» сотрудничество предлагала, а уж для Боба это было единственным условием спасения.

Тех троих «хлопцев», что с поличным повязали, закололи заточками в следственном изоляторе. Уж кому они так не понравились, установить не удалось. Для Боба их пример был еще одним предостережением наперед.

И дал он расписку, и стал информировать Мудрова обо всем и обо всех. И об «авторитетах» рассказывал, точнее, письменные отчеты составлял. И о фарцовщиках, около «Березки» крутившихся, и о торгашах, и о ментах. Кстати, Боб заметил, что менты к нему как-то уважительнее стали относиться, чувствовали, наверное, что в «конторе» у него друзья имеются, хотя таких друзей, как Мудров-Мудлов, надо было, по известной присказке, «за… да в музей». Тяготился Боб этой дружбой, хотя и свыкся потихоньку, и преимущества извлекать наловчился.

Но, когда в девяносто первом в столице шухер возник, искренне желал поражения гэкачепистам, радовался, когда «железного Феликса» с пьедестала сбросили. Теперь и Мудров-Мудлов власти над ним иметь не будет.

ГКЧП проиграл, Мудров исчез с горизонта Боба. Почти два года не было о нем слуху. И вдруг — звоночек.

— Не узнал, что ли? — тенорок надтреснутый мудловский. — Ты уж генералов не обижай, коль ефрейтором стал. Короче, разговор есть. Ты за последнее время, небось, разучился уже отчеты писать. Я могу старые показать, вспомнишь.

— А если я не приду? — Боб представил себе этого шпендика, этого замухрышку и заскрежетал зубами от ярости. Шалишь, падла, прошли те времена, когда можно было командовать, теперь он сам кем хочешь покомандовать может, а скрытая угроза показать старые отчеты — не Бобу, конечно, «авторитеты» — его не пугает, у него авторитета побольше, чем у кого-либо теперь имеется.

— Ты помнишь тех троих педерастов, которых заточками «пописали» в восемьдесят третьем? Ты думаешь, если сейчас демократия, то можно во всем до беспредела доходить? Ты всех мудрее хочешь быть? На хитрую жопу, сам знаешь, штука с винтом имеется.

И ведь читал про эту хреновину Боб, про львенка в львином стаде — в прайде. Как только львенок на свет появился, увидел всех, кто вокруг него, так в его львиной башке и втемяшивается: это все — старшие, их слушаться надо. Точно такая же память у Боба о Мудрове в восемьдесят третьем году осталась, когда Мудров, тогда подполковник еще, а впоследствии он генералом стал, над ним изгалялся, как хотел. Он мог тогда заставить Боба сапоги себе лизать. Не носил, правда, сапог Мудров, все в модных импортных штиблетах щеголял. Нет, свежа память, оказывается, внутрь только загнала, гнетет и ноет, как старая рана на погоду. Про раны-то Боб понаслышке знал, а вот травмы его старые и к погоде ныли, и так, без видимой причины, иногда о себе напоминали.

Злился Боб, конечно, когда с Мудровым на встречу ехал. Троих ребят с «пушками» прихватил, как всегда. Мудров сразу «вычислил», что охрана Боба при оружии.

— Да ты охренел просто, Аль Капоне гребаный, — сквозь зубы цыкнул. — Вот прикажу на тебя «спецуру» напустить, поглядим тогда, чего твои урки стоят, Пусть на улице останутся, не могу рожи эти зэковские наблюдать, тошнит.