Михаил Нестеров - Последний контракт

А вот епископ Нижегородский и Арзамасский Георгий скромно так, наверное, потупив глаза, попросил президента передать церкви земли сельскохозяйственного назначения, а заодно дать преференции в налогообложении церковного имущества. Как будто за шесть соток вел разговор, прости господи... Пообщавшись с Марком и словно подхватив от него какой-то веселый вирус, отец Николай стал более раскован, и в суждениях в том числе. Прикинул мятежного отца Сергия в качестве главы группы особого резерва РПЦ, выбивающего долги аж с 1918 года. С пулеметными лентами поверх рясы, с «маузером» на боку, с РПК через плечо, «обритым» дважды: во время призыва в ряды Советской армии и на время «фиктивной службы» в плотных рядах РПЦ. И встреча, проходящая в дни Архиерейского собора, заканчивается скороговоркой председательствующего, косящегося на ручной пулемет Калашникова в мускулистых десницах рукоположенного монаха: «Государство высоко ценит РПК... то есть РПЦ и постепенно будет отдавать долги церкви». Потом прогнал это видение, поскольку по непонятной причине Марковцев предстал с грешным ликом Муссолини.

Николай вынул из холодильника початую бутылку виски и пузатую бутылочку сельтерской, отчего-то прикинул, что тара невозвратная, хотя скупердяем не слыл никогда. Единственно, когда только-только начал отовариваться в греческих магазинах, всегда ждал скидки в виде бесплатного «приложения». На днях ему вручили пять тонких упаковок прозрачной термобумаги для микроволновой печи; в новом хозяйстве все сгодится.

Николай дунул в стакан и налил «высокого» виски, поднимая бутылку чуть ли на метр над столом. Но ни капли не попало мимо. Выпил не сразу, минуту-другую погрел напиток в ладонях, словно обнимая стакан и глядя на желтоватую поверхность этого огненного озерца.

И снова представил рядом Марковцева. Наверное, чтобы не быть в одиночестве. Румянцеву казалось, Сергей принадлежал к той категории людей, общение с которыми приносит свои плоды позже, когда они уходят и ты остаешься один. В общем, они заставляют тебя вспоминать о себе — плохое или хорошее, не важно. Марковцев нравился Николаю еще и по той причине, что не кривил душой, что для души очень хорошо, какой бы грешной она ни была. Он был прям, как свечка, но без плаксивых или каких-то других подтеков. Горел, но не оставлял следов, что было удивительно. Вслед за ним сгорало то, что по всем законам гореть не должно. Таких людей отец Николай встречал в своей жизни не часто; и дело далеко не в школьной дружбе. С такими всегда можно говорить на любые темы, не стесняясь ни себя, ни собеседника, забывая, что ты состоишь на службе у всевышнего и даже, прости господи, его заповеди. А скорее — трактуя их так, как и говорится в Священном Писании. Они выпивали и на вопрос, почему они грешат в храме, почему святой отец есть и пьет с «мытарем и грешником», ответ вставал перед глазами строчками: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». И другой вопрос: «Смотри, что они делают в субботу, чего не должны делать?» Ответ: «Суббота для человека, а не человек для субботы».

Николай принял бы Марка в любом храме согласно писанию: «Если войдете в дом, оставайтесь в нем, доколе не выйдете из того места. И если кто не примет вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших, во свидетельство на них».

Николай выпил и поставил на плиту чайник; кофе он заваривал по старинке, по-русски, просто заливал кипятком и давал настояться, потом вылавливал непослушные молотые крошки чайной ложечкой и перемешивал.

Было одиннадцать вечера, когда над входной дверью раздался звонок. «Кого там принесло?» — скривился Румянцев.

Двери храма открыты днем и ночью. Однако Николаю ни разу не доводилось впускать в них кого бы то ни было после десяти вечера. С этого времени начиналась личная жизнь, думы о дне прошедшем, настрой на день грядущий. И такие мысли почти всегда звучали как молитва. Как таковые молитвы звучали из уст священника лишь во время службы. Отправляясь спать, Николай трижды осенял себя крестным знамением и трижды шептал, прикрывая глаза: «Прости, господи!» Когда сон не шел, он снова шептал эту короткую молитву, а сцепленные на груди пальцы робко крестили крохотный участок на груди. Николай глянул в «глазок» и увидел на освещенном церковном крыльце незнакомого человека. Он не мог сказать, видел ли его раньше, ибо линзы «глазка» искажали облик. Незнакомец показался Николаю с непомерно большим носом и крохотными, словно заплывшими, глазками. Как и священник в данную минуту, одет в рубашку с длинным рукавом и навыпуск, темные костюмные брюки. Он стоял в метре от двери, но «глазок» типа «рыбий глаз» позволил рассмотреть даже обувь незнакомца.