Михаил Нестеров - Приказ обсуждению не подлежит

— За день до убийства замминистра Кудряшова вы встречались с Николаем Ильиным?

— Да.

— О чем шел разговор между вами и Ильиным?

— Это конфиденциальная информация.

— Допустим, таковая имела место, когда вы беседовали с ним в спецвагоне. А три недели спустя Ильин говорил о своих планах?

— Нет.

— Разве?

— Скажем так: я мог догадаться о его намерениях.

— Могли догадаться или догадывались?

— Ильин был единственным человеком, кто мог доказать вину генерала в смерти спецназовцев. Не перед следствием, не перед судом… Он сказал: «Я не хочу, чтобы все об этом знали, я хочу, чтобы знал ты».

— Простой матрос обращался к вам, старшему оперативному офицеру военной разведки, на «ты»?

— Такая форма общения устраивала нас обоих.

— Мы сделаем выводы из ваших слов.

— Не сомневаюсь.

Один резкий голос сменил другой, еще более каркающий:

— Не зарывайся, полковник!

На смену «злому» следователю пришел «не очень злой».

— Еще раз изложите хронологию событий.

— 20 февраля в 7.10 я прибыл в Новоград рейсом самолета Москва — Новоград. В восемь ровно я был на железнодорожном вокзале Московский. В 8.30 приготовился к беседе с осужденным Ильиным. Начальник этапа пошел за осужденным, а я приготовил все для беседы, наговорил на диктофон: «Новоград, вокзал Московский, вагон с этапированными, 8.31 ..» <���Роман «Оперативное вторжение» из серии «Спецназ ГРУ» Михаила Нестерова.>.

— Чем вы руководствовались, склонив старшего лейтенанта Родкевича к нарушению инструкций конвойной службы?

— Я уже отвечал на этот вопрос.

— С какой целью вы прибыли в Новоград?

— Это закрытая информация. Я только что об этом говорил.

— Какие вопросы вы задавали Ильину? Почему запись на пленке оказалась стертой? Почему в вашем портфеле не оказалось никаких бумаг?

— Отчего же?.. Там были газета «Военно-промышленный курьер», журнал «Лиза». Чем не бумаги?

Последний допрос в Генпрокуратуре вышел особо нервным, вопросы повторялись с невероятной частотой и постоянством. Следователи, получив указания сверху, не допрашивали, а морально молотили, избивали полковника военной разведки до синяков, до предсмертных судорог. Суд над ним также будет походить на расправу.

Он пройдет в закрытом режиме; есть люди, которые предаются суду в обстановке полной секретности, и они чаще всего получают пожизненные сроки.

Военный судья спрячет под черной судейской рясой форму — но так, чтобы были видны отложной воротничок кителя и нарочито ослабленный узел стильного, не по форме, галстука. Он зачитает приговор скороговоркой, так что ничего разобрать будет нельзя. Полковника лишат воинского звания, «бантиков.., ленточек.., то есть орденов», как сказал бы один из героев Луи де Фюнеса.

А у Артемова и нет «настоящих» наград, лишь алюминиевые, отстреливающие в честь какого-нибудь армейского юбилея, «болванки». Себе мог сказать, что наработал на коротенькую орденскую планку, но, по-булгаковски, никогда ничего не просил утех, кто над ним. Он не мог сказать, что очень уж любит свою работу, а просто, скрывая что-то сентиментальное в груди: «Я это дело люблю». Неопределенно, но верно.

Артемов ничего такого не планировал, но буквально выдал в своем последнем слове. Судья, прежде чем удалиться на последнее короткое совещание, спросил, есть ли что сказать его подопечному.

— Да, — ответил Артемов, вставая и застегивая пуговицы на кителе. И процитировал Шнура, отчего судья весь закутался в свою мантию; он слушал военного разведчика с выпученными глазами. — «Нет друзей и нет приятелей, нет врагов и нет предателей. Многим из нас уже жить не хочется, все мы дрочим или дрочимся».

У меня все, ваша честь.

Получасом позже с груди полковника Михаила Артемова содрали «алюминиевые болванки» и смотали шелк с его звезд на погонах в грязно-золотистый клубок…

Москва, 31 марта 2004 года, среда

Настроение было ни к черту. Как у крокодила Гены, который играл на гармошке веселые мелодии и распевал грустным голосом. Нет, не песни он пел, а тексты исполнял под гармошку. Отбывал повинную в собственном доме. Как и Михаил Артемов, вставший, как всегда, рано утром. Но на работу не пошел. Потому что никакой работы у него уже не было.

Все сейчас раздражало Михаила Васильевича, даже голос диктора на «Радио России», объявлявшего прогноз погоды. Он, казалось, вопрошал: «Во Владикавказе плюс четыре, облачно. В Волгограде плюс семь, ясно?»