Андрей Воронин - Алкоголик. Эхо дуэли

А что его ждет? Алкоголь. Ведь первая же выпитая им рюмка практически лишала его воли. Что потом? Забытье? Пробуждения на смятых простынях с больной головой? Снова стучала кровь в висках.

А где-то совсем близко психопат, убивший своего брата по непонятной причине. А с психопатом Лика. Его Лика… Нет, уже не его. Она уже не имеет к нему никакого отношения… Нет, имеет. Потому что сейчас от него зависит ее жизнь. Ее жизнь зависит от того, как он себя поведет. Он не может бросить ее сейчас. Ее надо выручать, а там пусть живет как хочет. Ясно, что им не быть вместе, но не бросать же ее. Ведь большинство бед на земле происходит именно оттого, что близкие люди отстраняются в самые ответственные минуты…

То же самое было и с Лермонтовым. Смертельно раненный, он умирал под дождем. Хотя по правилам в обязанности секундантов входило обеспечение поединка доктором и экипажем для раненого.

И что из этого вышло? Один из секундантов сразу же после выстрела Мартынова вызвался съездить в Пятигорск от живого еще Лермонтова за доктором и экипажем, а через два часа вернулся к месту дуэли без экипажа и без врача. Потом Васильчиков (а это был именно он) утверждал в воспоминаниях, что он заезжал к двум «господам медикам», но получил от них одинаковый ответ, что из-за «дурной» погоды они выехать к раненому не могут, а приедут на квартиру, когда его доставят в город. Поэтому боевой кавказский офицер Дорохов после дуэли обвинял в убийстве не только Мартынова, но и всех четырех секундантов.

К кому из докторов обращался Васильчиков? Вопрос остается без ответа. Но удивительно странным кажется поступок профессора медицины Дядьковского, через несколько дней после убийства Лермонтова внезапно покончившего жизнь самоубийством, отравив себя большой дозой лекарства.

Как бы то ни было, а смертельно раненный Лермонтов лежал под проливным дождем не перевязанный, медленно истекавший кровью. Секунданты даже не догадались защитить Лермонтова от проливного дождя: перенести его под кусты, соорудить укрытие. Они находились в окрестностях Пятигорска, но не проявили настойчивости, чтобы перевезти раненого в город.

Извозчики не желали ехать в сильный дождь за раненым.

Тело доставили в Пятигорск слуги Лермонтова и Мартынова Иван Вертюков и Илья Козлов на телеге, нанятой в городе.

Погруженный в мысли об одинокой смерти, Абзац сам не заметил, как въехал в Пятигорск. Необходимо было остановиться, собраться с мыслями. Он припарковал машину перед каменной оградой, за которой красовался старинный, характерный для начала позапрошлого столетия двухэтажный дом с венецианскими окнами и балконами. Этот дом был чрезвычайно живописен, перед ним разрослась акация, посаженная здесь, судя по всему, очень давно. Абзац вылез из машины и решил пройтись по городу с одним-единственным желанием – проветрить мозги.

Он пошел вдоль каменной ограды и вышел к церкви, от которой на него повеяло покоем. Он вошел в собор. Служба завершилась, но люди не расходились.

Абзац заметил старого человека, стоящего на коленях перед образами, где изображена Тайная Вечеря, на которой Иуда, опускавший руку с кусочком хлеба в солонку, был изображен в виде бритого молодого человека – того и гляди, достанет ключи от иномарки.

Старик повернул к Абзацу лицо и, как будто извиняясь, с застенчивой улыбкой сказал:

– Молиться надо.

Абзац почувствовал невольный прилив религиозности. Вера молящегося нашла отклик в его душе. Он склонил голову и приложил правую руку к груди. Но потом, как бы устыдившись своей слабости, повернулся и пошел к выходу.

Его трудно было назвать примерным христианином… Это был человек нарушивший все Десять заповедей, в том числе главную – НЕ УБИЙ. Его мать ходила в православную церковь, но ей многое импонировало в индийской философии. Очень многое. А в православии были вещи, которые она не принимала. Например, что некрещеные лишаются благодати, что все некрещеные погибнут в аду. Почему? Говорила об этом сыну, а ему было все равно. «Как она там теперь? – подумал о матери Абзац. – Может, поставить свечку за упокой ее души?»

Пока Абзац думал о свечке, на середину правого притвора вынесли черный бархатный поминальный столик. Абзац остановился. «Вот, кстати, и панихида, – подумал он. – Чужое горе. Горе вот этой одетой в траур пожилой заплаканной женщины, этих людей, утешающих ее».

При первых же словах панихиды он весь похолодел.

«… Душу убиенного новопреставленного раба Твоего Михаила», – читал батюшка, помахивая кадилом.