Виктор Поротников - Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва

После сказанного Тохтамышем музыка резко оборвалась. Музыканты, все трое, бесшумными белыми тенями выскользнули из шатра. За ними следом удалились бакавул Ахмед и дегустатор Фазыл, на бледных лицах которых застыла растерянность.

Ужинал Тохтамыш в полном одиночестве, одолеваемый невеселыми думами. Хоть ему и удалось застать врасплох Дмитрия Донского и взять Москву в осаду, но победителем он себя не чувствовал. Оказалось, что Москва хорошо подготовлена к вражеской осаде. Если Тохтамышу и удастся захватить эту белокаменную крепость, то только ценой огромных потерь. А ведь татарам еще предстоит сражаться с полками Дмитрия Донского, который непременно придет на выручку к своему стольному граду.

«Сможет ли мое войско, измотанное осадой Москвы, разбить рать Дамир-мола? – размышлял Тохтамыш. – Устоят ли мои батыры под натиском урусутов, гордых своей победой над Мамаем?»

Утро нового дня Тохтамыш встретил с дерзновенной решимостью в сердце сломить сопротивление урусов и взять Москву. Он не стал завтракать, лишь умылся, свершил короткую молитву и сразу потребовал доспехи.

В очаге стреляли искрами осиновые дрова. Пахло кислым дымом.

За войлочными стенками шатра гудел просыпающийся ордынский стан. Где-то звонко пропел петух. Было слышно, как мулла созывает воинов-мусульман на молебен. Степняки-язычники колотили в бубны, выкрикивали заклинания гортанными голосами, призывая небесного бога Тэнгри даровать им победу в сегодняшней битве.

Ловкие руки слуг помогали Тохтамышу облачаться в панцирь, подаренный ему Тимуром Хромцом. Основу этого панциря составляла толстая кожа буйвола, на которой были закреплены внахлест, как рыбья чешуя, блестящие овальные пластинки из хорасанской стали. Стрелы из луков не могут пробить этот панцирь, Тохтамыш испытал это на себе. Но выдержит ли этот хорасанский доспех удар арбалетной стрелы?

Эта мысль сильно беспокоила Тохтамыша, который собирался, если понадобится, личным примером увлечь своих батыров на штурм московских стен.

Выйдя из шатра, Тохтамыш вдохнул полной грудью прохладный бодрящий воздух. Слуги следовали за ним, неся в руках его шлем и щит. Сжимая пальцами рукоять пристегнутой к поясу сабли, Тохтамыш направился к вершине холма, с которого открывался вид на Москву. Его желтые короткие сапоги сминали тяжелые травы, усыпанные блестящими гроздьями холодной росы.

В низине по берегам Москвы-реки висел густой туман, из которого проступали кудрявые березы и густые заросли ив. Белокаменная крепость, возвышаясь на взгорье, будто парила над туманной завесой. Глубокий покой и тишина были разлиты по всей округе. Словно природа перестала дышать. На небе полыхала заря, пурпурная и грозная, предвещавшая ветер и непогоду.

«Только ли непогоду? – подумал Тохтамыш. – Может, этот багровый рассвет предвещает мне взятие Москвы?»

Уединение Тохтамыша нарушил эмир Едигей.

– Повелитель, войско готово выступить из стана, – сказал он, отвесив неглубокий поклон. – Прикажешь выступать?

Тохтамыш сделал молчаливый жест рукой, означавший: «Вперед! На врага!»

Ордынское войско, разбившись по племенам, длинной колонной двинулось к Москве, до которой было не более двух верст от шатров и повозок татарского стана.

Тохтамыш верхом на коне сопровождал свои пешие отряды. Рядом с ним, чуть приотстав, ехали на разномастных лошадях его телохранители, советники и полководцы. Эмир Едигей неизменно находился ближе всех к Тохтамышу.

Вглядываясь в лица своих воинов, длинной чередой идущих по сырому от росы лугу, Тохтамыш вдруг обратился к Едигею:

– Как думаешь, Едигей, много ли отважных героев в моем воинстве?

– Есть честолюбцы, есть глупцы, а героев нет, повелитель, – без колебаний ответил Едигей. – Людское стадо ничем не отличается от диких зверей. Подгоняемые страхом, алчностью или местью, люди идут на войну, в душе трясясь от страха перед возможной гибелью. Если одно людское стадо одерживает победу над другим стадом двуногих тварей, это отнюдь не означает, что в этом есть заслуга каких-то героев. Битвы выигрывают вожаки, повелевающие стадами глупцов.

Тохтамыш бросил на Едигея внимательный взгляд, невольно поразившись цинизму его заявления.

– Хотя есть на свете люди, имеющие в душе неистребимую потребность убивать, – увлеченно продолжил Едигей. – Эти люди стоят на высшей ступени человеческого сознания. Они готовы рисковать жизнью без принуждения.