Анатолий Афанасьев - Мимо денег

Два окна оказались зарешеченными: там были больничные палаты. Мельком заглянув, увидел койки, лежащих людей… Ящерицей проскользнул дальше по каменному карнизу. Третье окно будто только его поджидало: темное, просторное, с приоткрытой форточкой. Несколько секунд потратил на то, чтобы сбросить шпингалеты. Еще мгновение — и опустился на дощатый пол, скрипнувший под ногами. Явно чей-то рабочий кабинет — стол у окна, два шкафа, лежанка, покрытая клеенкой. Металлические штативы со свешивающейся паутиной шлангов и проводов — то ли какой-то медицинский агрегат, то ли приспособление для пыток. Анеком в кабинете не пахло. Темнота успокоила глаза, и он осторожно двинулся к двери, отбрасывающей на пол желтоватую полоску света. Но дойти не успел: дверь открылась, щелкнул выключатель — на пороге возник грузный пожилой мужчина в белом халате. Увидел незнакомца и в удивлении открыл рот, но не издал ни звука. Только склонил голову набок и шевелил губами. Корин готов был к тому, что встретит на «Белой даче» много сумасшедших, и пациентов, и врачей.

— Закрой дверь, — распорядился, стараясь не напугать пришельца угрожающей интонацией, чтобы тот не завопил от страха. — Проходи и садись вот сюда.

Корин показал на стул, пытаясь улыбнуться. Получился, как всегда, зловещий оскал. Тем не менее мужчина повиновался без излишней суеты: захлопнул дверь, сел на стул и уставился на Корина с немым вопросом. Надо полагать, здесь работали люди, привыкшие ко всему.

— Будешь слушаться — не трону, — пообещал Корин. — Только не дергайся.

— Дергаться не собираюсь, — благодушно уверил толстяк. — Вы кто? Из третьего отделения? Новенький?

— Совсем новенький, — подтвердил Корин. — А ты старенький?

— Разумеется… Вам что-то нужно? Не лучше ли вернуться в палату и там поговорить?

— Заткнись! Знаешь Анну Берестову? Она у вас тут лежит.

— У нас много больных… Нет, такую не знаю.

Корин подошел к двери и запер ее на ключ.

— У меня мало времени, доктор. Скажи, где Берестова, или тебе каюк.

— В каком смысле — каюк?

— В натуральном… Отправишься на небеса.

— Вы, кажется, чем-то возбуждены, молодой человек. Но буйствовать все равно нехорошо. Вы же знаете, это запрещено нашими правилами.

Толстяк заерзал на стуле и начал, упулясь глазами, делать какие-то загадочные пассы, вероятно, полагал себя крутым гипнотизером. Было очень смешно, но Корин давно разучился смеяться. Он подошел к доктору, подергал его за уши и сжал ладонями виски, ощутив знакомое желание покончить с жертвой немедленно.

— У тебя ровно минута, кретин.

Толстяк всей тушей подался вперед, пришлось двинуть коленом в пах.

— Где Берестова?!

— Что вы делаете, отпустите! Мне же больно. Вас накажут, молодой человек! — Доктор задыхался, потел, но пытался увещевать, что было еще смешнее, чем пассы.

Корин ухватил его за нос и потряс в разные стороны.

— Пожалуйста, ну пожалуйста! — взмолился несчастный. — Берестова в отделении Митрофанова. На третьем этаже. Там доктор Кубрик.

— Как туда попасть? Какая комната? Быстро!

Доктор уже понял, что дело плохо, и затараторил, как сорвавшийся с настройки магнитофон. Черный ход, кабинет с надписью: «Ординаторская», позвольте проводить… Больше пользы от него не будет, и Корин придушил болтуна, с всегдашним волнением следя, как гаснут, выкатываясь из орбит, вспыхивают прощальной мукой гипнотизерские очи. Мертвеца усадил за рабочий стол, наклонив голову так, словно тот задремал. Предварительно содрал с него белый халат и напялил на себя. Потом вышел в коридор и, полагаясь скорее на чутье, чем на указания покойника, поднялся на третий этаж. По дороге никого не встретил.

Возле ординаторской помедлил, прежде чем войти. Погрузившаяся в сон психушка издавала множество невнятных звуков, писков, гудений, сливающихся в волшебную музыку шагов приближающейся смерти. Здание было насыщено злом, как пласт навоза копошащимися личинками; это взбодрило Корина, но по какой-то непонятной причине он перестал ощущать присутствие любимого Анека.

В Ординаторской, больше напоминающей светскую гостиную, чем медицинское помещение — ковер на полу, мягкая мебель, богатая драпировка на стенах, — застал похабную сцену: лысоватый, средних лет, помятый головастик и дюжий молодой детина целовались взасос на плюшевом диване, делая это с таким увлечением, цепко переплетясь, что не сразу заметили вошедшего. А когда заметили, похоже, не испытали и тени смущения.