Александр Бушков - Охота на пиранью

— А никакого смысла. Приятно просто, пусть походит с пидоровской прошивкой на жопе… Ну, хоть точку ему над бровью наколите?

— Сочетаться не будет, батенька, с общим стилем…

— Ну и на хрен ее, гармонию. А я б вам ампулок отслюнил…

— И все это — только из-за того, что он вам слегка заехал?

— Вам бы так двинули, док… Ну, по рукам? Целую упаковку хотите? У вас же норма кончилась… Упаковку — и дам вам с его кошкой побаловаться. Свозим ее на Таймунчи, рыбку половим, кошечку потрахаем…

— Шли бы вы, искуситель…

— Док, серьезно. Что, не договоримся, как старые знакомые?

Открылась дверь. Шаги. Елейный голосок Кузьмича:

— Беда мне с вами, как дети малые. На минутку оставить нельзя одних…

— Ермолай Кузьмич, да я… — растерянно проблеял штабс-капитан и умолк.

Кузьмич — судя по скрипу сапог, прохаживавшийся вокруг, — печально сказал:

— У меня от вас всех кошмары скоро начнутся. Где бы мне, грешному, взять вместо вас заграничных людей, к дисциплине приученных… Голубь ты мой златопогонный, ты разницу меж слабым звеном и ненадежным понимаешь ли? Хорошо, хозяин — мужик предусмотрительный — все хоромы заморскими микрофонами украсил, вот уж воистину клопы, хе-хе…

— Да я…

— Изыди, адъютант его превосходительства, пока я серчать не начал…

Сапоги проскрипели, удаляясь.

— Молодцом, доктор, молодцом, — похвалил Кузьмич. — Хотя, по правде говоря, интересно было бы еще пару минут послушать — вдруг да решились бы на что противу дисциплины…

— Да я…

— Шучу я, ученый вы наш, не берите близко к душе… Как идет рукоделие? Ага… Ну, солнышко, закончите — и шабаш. Не на выставку народных талантов, в конце-то концов, мы его снаряжаем…

Вошли еще несколько человек. Отвязывали Мазура со всеми предосторожностями — сначала освободили шею и руки, замкнули колодку, потом только взялись за ноги. Он так и не увидел, что красовалось на груди, но кисти рук были прямо перед глазами. Две свежих наколки на пальцах правой руки, одна — на безымянном левой. Кожа слегка вспухла, но крови почти нет — одна-две капельки. Саднит еще пониже правого локтя — значит, и там…

— Ну вот, теперь ты у нас полный красавец, — сказал Кузьмич. — Пошли назад, на квартиру… И не дергайся ты, добром прошу, помни про наши правила…

Колодку с него сняли перед дверью. Перед этим Кузьмич отошел к выходу в компании вооруженного автоматом Мишани и предупредил оттуда:

— Сокол ясный, не озоруй. У нас эти заграничные штучки с заложниками не проходят — потому что, скажу тебе со всей печалью, ребятки и меня изрешетят, если я к тебе в заложники попаду. По моему же строгому приказу — ибо человек я уже старенький, и не в пример лучше сразу отправиться на тот свет от своей же пули. При этом раскладе я на небо прямиком отправлюсь — а в заложниках побывавши, хозяина разгневаю, что меня к Небесам не приблизит, зато земную жизнь опаскудит чрезмерно…

Мазур, несмотря на ключом клокотавшую в нем злость, не удержался и фыркнул:

— А ты уверен, старинушка, что на Небеса попадешь? Может, тебе местечко этажом пониже приготовлено? Где жарковато, а обслуга мохнатая и суетливая?

— Типун тебе на язык, — серьезно сказал Кузьмич, широко перекрестившись. — Это за что же это ты мне сулишь такие богомерзкие страхи?

— За твои забавы, старче… — сказал Мазур. — За что ж еще?

— Потешил, сокол. Потешил, — без улыбки сказал Кузьмич. — Забавы мои Бога не гневят, не стращай.

— А что там сказано насчет ближнего твоего?

— Так это ж — насчет ближнего, — сказал Кузьмич так, словно растолковывал малому несмышленышу самые очевидные вещи. — А какой ты мне ближний, сокол? Что-то я у тебя не заметил рвения к истинной вере…

— Я, между прочим, крещеный, — сказал Мазур.

— В церкви?

— Где же еще. В православной.

— В никонианской, сокол, — мягко поправил Кузьмич. — В никонианском мерзостном капище. А отсюда вытекает, что ты мне не ближний — самый что ни на есть дальний, прости, Господи, за игру словесами… Какой же ты мне ближний, если у никониан вместо души — пар смердючий? — Он смотрел на Мазура просветленным и яростным взором фанатика. — Как у собаки — только собака дом сторожит, и от нее польза, а никонианин бытием своим пакостит божий мир… Иди в горницу с глаз моих, пока я не рассердился. Ишь ты, тварь! — впервые Мазур видел его по-настоящему закипевшим. — В ближние он лезет… Щепотник чертов…

Войдя в камеру, Мазур не обнаружил там Ольги — допрос, конечно… Лег на спину, закурил. Окинул себя взглядом.