Стивен Хантер - «...И ад следовал за ним»

Поэтому он понял, что Джерри Дюпри что-то известно. Потратив на дорогу целый день, Сэм приехал в Нью-Браунфельс, зеленый городишко к югу от Остина, и навестил мистера Дюпри в средней школе. Разумеется, там он был всеобщим любимцем: не только любимый учитель, но и тренер школьной баскетбольной команды, председатель шахматного клуба, помощник редактора еженедельной газеты «Нью-браун-фельсец» и член городского совета.

Джерри Дюпри заставил его подождать, и когда Сэм наконец вошел к нему в кабинет, он застал Джерри в возбужденном состоянии.

— Сэр, — начал Сэм, — я приехал сюда не для того, чтобы навлечь на вас какие бы то ни было неприятности. Мое появление никак не связано с вашим прошлым, если не считать того, что вы, возможно, располагаете какими-то сведениями о некоем Дэвиде Стоуне. Меня не интересует, где и когда вы с ним познакомились. Поймите правильно, происходящее ни в коей мере не является допросом и не обладает никаким юридическим статусом. Я лишь прошу вас об одном одолжении.

Дюпри молчал, раздираемый внутренней борьбой. Наконец он сказал:

— Я построил себе здесь новую жизнь. Я сожалею о том, что произошло, об ошибках, которые совершил в прошлой жизни, об отцовском гневе и презрении брата. Но я горжусь тем, чего добился здесь, горжусь детьми, которым я помогаю, и я не собираюсь терять это.

— Я не представляю для вас абсолютно никакой угрозы. Я не буду делать никаких записей. Я готов показать под присягой, что никогда с вами не встречался. Наш разговор никак не связан с какими-либо юридическими действиями, вам не придется давать показания в суде. Окажите любезность, поделитесь своими воспоминаниями, и, обещаю, вы больше никогда меня не увидите.

— Все это было так давно, и я уже многое забыл.

— Однако вы все-таки знали Дэвида Стоуна.

— Он был моим другом. Совсем недолго. Почему — не знаю. Дэвид был честолюбив до безумия и очень трудолюбив. Быть может, он почувствовал во мне то, чем был он сам: сына, согнувшегося под ношей семейных надежд. Меня это сломило; Дэвида же, полагаю, это сделало святым.

— Он был святым?

— По крайней мере, в отличие от остальных, деньги его нисколько не интересовали. Он искренне желал творить добро. Полагаю, его бунт против отцовской воли по сути своей отличался от того конфликта, который произошел у меня с моим отцом. Я хотел сокрушить ту жизнь, которую наметил для меня отец, что в конечном счете свело в могилу отца и поссорило нас с братом. Дэвид же стремился стать всем тем, чем не был его отец, то есть не гинекологом, лечащим пациентов из высшего света, а великим исследователем. Не пришлым евреем, жаждущим закрепиться в космополитическом городе, а человеком, снискавшим всемирную славу своими добрыми делами. Можно сказать, Дэвид был одержим стремлением «творить добро».

— Если верить вам, это очень опасно.

— Вот видите, какой же вы циник. Вы прокурор; вы привыкли видеть перед собой только виновных, даже если проступки совершены лишь в мыслях. Но по-моему, Дэвид был не таким. Он находил огромное, бесконечное наслаждение в своих добрых делах.

— Понимаю. Итак, он прожил героическую жизнь и умер смертью героя. И все же было в нем нечто такое, что остается для меня загадкой, разрешить которую, надеюсь, поможет ваша проницательность.

— Проницательность? Господи, у нас в Нью-Браунфельсе такое слово услышишь нечасто. Что ж, попробуйте. Я к вашим услугам.

— Хорошо. Итак, я посетил дом доктора Стоуна, поговорил с его вдовой. И выяснил, что у него были свои тайны. Странно, не правда ли, что у такого святого человека были тайны? Вы ничего не можете сказать по этому поводу? Кроме того, я установил, что тело, похороненное в тысяча девятьсот сорок пятом году, принадлежит не доктору Стоуну. Под его именем был похоронен совершенно другой человек.

Лицо Джерри Дюпри стало каменным. Помолчав, он сказал, глядя Сэму в глаза:

— Знаете, Дэвид был хорошим человеком. Зачем вы занимаетесь всем этим?

У Сэма впервые мелькнуло ощущение, что Джерри что-то известно.

— Дело не в нем самом. Меня интересует то, что произошло с доктором Стоуном во время войны. Я должен выяснить, не связано ли как-нибудь то, чем он занимался во время войны, с тем, что происходит сейчас.

— Но вы не можете мне сказать, с чем именно?

— У меня тоже есть свои секреты.

— В таком случае вы, несомненно, поймете, что я не могу раскрывать чужие тайны, хотя бы из уважения к памяти покойного.

— Тогда что вы можете сказать насчет того, что супруга доктора Стоуна в середине тридцатых годов заразилась сифилисом, после чего лишилась возможности иметь детей? Опять же, вы можете назвать меня циником, но предположим, что миссис Стоун подхватила это страшное заболевание от своего мужа, а тот знал об этом, но готов был любыми средствами не дать ей проведать о его тайной жизни. Поэтому доктор Стоун подстроил так, что его жена была изнасилована и заражение сифилисом приписали насильнику. Вам никогда не приходила в голову подобная мысль?