Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке»

— Счастливо, — попрощался Галиндес и, протягивая руку Клейну, добавил: — И тебе тоже.

Наступила неловкая пауза. Клейн был бы рад завалиться с Девлин на бетон, но на свете есть много более удобных любовных гнездышек, поэтому он ограничился поцелуем в щечку. К его изумлению, Девлин покраснела.

— Я лучше пойду, — засмущалась она.

Клейн кивнул.

Уилсону девушка сказала:

— На вашем месте я подумала бы о перемене карьеры: быть героем вредно для вашего здоровья…

Уилсон усмехнулся:

— Я обдумаю ваше предложение. — Он кивнул на Клейна. — Позаботьтесь об этом клоуне. Для белого он весьма и весьма хладнокровный парень…

Черт возьми, Клейн был польщен. Он все-таки хладнокровный парень! Расправив плечи, он выпятил было грудь, но тут же скрючился от боли в ребрах.

— Мама… — произнес он.

— Ничего, — сказал Уилсон, — я добавлю чаевых.

Девлин сжала на прощание руку Клейна, повернулась и пошла к воротам в сопровождении Галиндеса и солдатика-молокососа.

Уилсон и Клейн смотрели им вслед до тех пор, пока привлекательное покачивание бедер и затылок девушки не скрылись в толпе.

— Черт, — выругался Уилсон. — Здоровье меня особенно не беспокоит, а вот яйца уже посинели; я уж и забыл, что они могут так ныть…

— Ты абсолютно прав, — согласился Клейн.

Уилсон достал из кармана пачку „Кэмел“ и сунул сигарету себе в рот.

— Еще найдется? — спросил Клейн.

Уилсон пошарил в пачке, нашел там единственную сигарету и протянул Клейну. Они закурили.

Клейн затянулся и признался:

— Что бы там ни говорили, а курить чертовски приятно.

Уилсон молча кивнул. Они продолжали курить.

— Слушай, — заговорил Клейн, — я тут все размышляю, и у тебя спросить будет намного удобнее, чем у Девлин.

— В самом деле? — осторожно поинтересовался Уилсон. — Ну и?..

— Скажи, — попросил доктор, — насколько велик, ну, хоть примерно, твой петух? Ну, этот, как его, член?

Уилсон взглянул на него:

— А ты и в самом деле хочешь это знать?

Молчание.

Затем Уилсон улыбнулся, а Клейн засмеялся.

Тогда захохотал и Уилсон.

Так в тени тюремных блоков, гранитные стены которых уже подкрашивало нежно-розовым светом утреннее солнце, они стояли и гоготали до коликов.

И среди множества людей, толпившихся на тюремном дворе, лишь им одним-единственным было весело.

В общем и целом, во время великого бунта в государственном исправительном учреждении „Зеленая Речка“ погибло тридцать два человека. К большому разочарованию выживших, не хватило всего одной жертвы, чтобы этот бунт стал самым кровопролитным в истории тюрем Соединенных Штатов.

На следующий же день после подавления мятежа национальные гвардейцы, как и следовало ожидать, умудрились нечаянно поджечь запасы топлива в центральном атриуме, причинив тюрьме большие разрушения, чем все заключенные, вместе взятые. Потушив пожар, представители соответствующих инстанций обшарили всю тюрьму сверху донизу с собаками-ищейками и детекторами инфракрасного излучения. Удалось обнаружить невероятные запасы наркотиков, самогонных аппаратов и запрещенной к распространению порнографии. В канализационном тоннеле нашли пять искалеченных и полуразложившихся трупов, но тело бывшего начальника тюрьмы Джона Кемпбелла Хоббса найдено не было. При активном попустительстве Государственного бюро перевоспитания в стремлении снять со своей системы все обвинения образ Хоббса при помощи прессы превратился в вульгарную карикатуру; якобы извращенный нрав этого продажного расиста и деспота и послужил единственной причиной бунта. Таким Хоббс и остался в представлении народа.

Триста сорок восемь человек получили достаточно серьезные ранения, чтобы оказаться в больнице, и только благодаря усилиям и опыту парамедиков и травматологов Восточного Техаса число смертных исходов не увеличилось.

Из гайморовой пазухи Стоукли Джонсона извлекли пулю; самого Джонсона перевели в Хантсвиллскую тюрьму, где за художества во время бунта в „Зеленой Речке“, ему прибавили срок до восьмидесяти четырех лет.

Врачам, специализирующимся на челюстно-лицевой хирургии, пришлось изрядно повозиться и с лицом Гектора Грауэрхольца. Они не подкачали, и, хотя у Гектора остался очень серьезный и неизлечимый дефект речи, он, по крайней мере, восстановил способность жевать и глотать мягкую пищу. Его перевели в Федеральное отделение для особо опасных преступников в Марионе, штат Иллинойс, где он и содержится в одиночке. Поскольку Гектор все равно не в состоянии произносить большую часть согласных и дифтонгов, отсутствие собеседников он перенес спокойно. Пройдя полный курс писательского мастерства по переписке, он научился печатать левой рукой и разродился романом о скорой на расправу женщине — торговке наркотиками по фамилии Деверо. Роман остался не замеченным критиками, зато публика приняла его на ура. Маститый романист из Нью-Йорка начал было кампанию по переводу Грауэрхольца под домашний арест, но сам Грауэрхольц слишком увлекся продолжением романа, чтобы уделять переводу внимание.