Валерий Еремеев - Неуловимый

— Ага, — сказал сам себе Олег Валерьянович и осмотрелся. — Вот же куда тебя занесло, болезного. Ну, стало быть, моя удача.

Влюбленных парочек в пределах видимости не было, детей, слава богу, тоже. Над парком быстро сгущались сумерки, накрапывал мелкий дождик. Олег Валерьянович не любил свидетелей: то ли из-за скромности, то ли по каким-то другим причинам. Еще он очень холодно относился к прогрессу, главным образом из-за этой дурацкой моды устанавливать где ни попадя камеры наблюдения, поэтому особым вниманием удостоил фонарные столбы. Окончательно убедившись, что он один, спустился вниз и два раза легонько пнул лежащего. Тот что-то пробормотал во сне, но глаз не открыл. Олег Валерьянович еще легче простукал одежду, особенно там, где находились карманы. Опыт, которого у Олега Валерьяновича было хоть в банки закатывай, подсказывал ясно: в правом кармане пьяного портмоне, в левом — мобильный телефон. Оглянувшись еще раз, он нагнулся, осторожно сунул руку в карман с кошельком и в ту же секунду ощутил такую боль, какой до этого никогда не испытывал. Олег Валерьянович подпрыгнул, каким-то образом перекинулся через лежащего человека и приземлился лицом в илистое русло сточного ручейка. Он, наверное, захлебнулся бы в нем, если бы чьи-то быстрые руки не выволокли его оттуда и не потащили в самую гущу деревьев.

Когда Олег Валерьянович худо-бедно пришел в себя, его первой мыслью была та, что он стоит, и стоит как-то странно. Во-первых, было очень неудобно лицу, прижатому к колючей шероховатой поверхности, во-вторых, ягодицам — их обдувал неласковый влажный ветерок. Вдобавок он испытывал постоянную и очень неприятную щекотку во всем теле. Хотелось почесаться, но руки (правая жутко болела, и в ней до сих пор стреляли какие-то молнии) тоже были намертво припечатаны все к той же пахнущей плесенью шероховатости. Человеком Олег Валерьянович был сообразительным и быстро понял, что стоит, привязанный лицом к толстому дереву, что у него зачем-то спущены штаны, а щекотка вызвана блужданием по его телу муравьев и прочих лесных насекомых. Также он понял, что тот, кто его привязал, должен находиться где-то поблизости.

— Эй, кто там? Вы что, скоты, оборзели совсем?!

— Каплунов Олег Валерьянович? — спросил его сзади незнакомый голос.

— Да, я. Каплунов. Капитан милиции Каплунов. Меня, должно быть, с кем-то перепутали.

— Тебя перепутаешь, как же, — сказал второй голос. — Такую мразь редко можно встретить.

В ответ Каплунов разразился гневной тирадой, бо́льшая половина которой состояла из матерных выражений, другая, меньшая, объясняла, что случится с его обидчиками, если его немедленно не развяжут. Одного обидчика его угрозы только рассмешили — слышно было, как он хохотнул, — другого, напротив, скорее разозлили, потому что он взял Каплунова за волосы и два раза проволок лицом по коре дерева. На рубашку из расквашенного носа полилась струйка крови. Олег Валерьянович охнул и уже собирался было разразиться очередным потоком непечатной брани, но вдруг понял, что продуктивнее будет что есть мочи позвать на помощь. Он открыл рот, чтобы исполнить задуманное, но рука чужака тут же ловко сунула в него кляп, так что вместо крика Каплунов издал только сдавленное мычание. Ответом ему была речь, произнесенная торжественным голосом:

— Комитет национального спасения родины от отбросов общества обвиняет Олега Валерьяновича Каплунова во взяточничестве и коррупции, в кражах личного имущества, связях с уголовными элементами, а именно — в покрывании розничной торговли наркотиками, систематическом нарушении прав и свобод граждан на вверенной его попечению территории. Ваше последнее слово, подсудимый.

— М-м-м-м-м, — провыл Каплунов в тряпку.

— Спасибо. Суд приступает к вынесению приговора. За нарушение присяги сотрудника органов внутренних дел и преступную деятельность Каплунов Олег Валерьянович приговаривается к пятидесяти ударам резиновой палкой. Приговор окончательный и подлежит немедленному исполнению.

Зад Олега Валерьяновича обожгла острая боль. Били сильно, с оттяжкой. Каплунов извивался, насколько позволяли ему путы, мычал и вгрызался зубами в кляп.

После двенадцатого удара стало темнеть в глазах. На пятнадцатом удары прекратились.

— Да-а-а, — задумчиво протянул тот же голос, что оглашал приговор. — А ведь пятьдесят палок ему не потянуть. Готов поспорить, что уже после двадцатой мы своими глазами сможем увидеть, что на деле означает эта затертая до дыр фраза «задница треснет».