Наталья Троицкая - Сиверсия

Хабаров перевел медленный тяжелый взгляд на мужика и безразлично сказал:

– У меня пусто.

– А я принес. Предусмотрел, так сказать! – обрадовался Лёха и, извернувшись ужом, извлек откуда-то из-под пиджака поллитру и полпачки соли.

Здесь, в поселке, это считалось особым шиком – носить пиджак. Пусть и пиджак, и брюки, чаще последние, были вида непотребного и надевались и на вспашку огорода, и на чистку сортира, и на праздник, но традицию свято чтили. Раз мужик, изволь быть в брюках и при пиджаке – и точка.

Соль из пачки Лёха аккуратно пересыпал в бутылку с надписью «Коньяк армянский», заполненную на три четверти какой-то едко-пахучей жидкостью, и несколько раз любовно встряхнул.

– Ща, отстоится, и – тяпнем! – истекая слюнками, вожделенно поглядывая на бутылку, пообещал он. – Политура – высший класс! Это тебе не балованная водка. Тут всё просто: что всплыло, то и пей.

Учуяв, что «процесс пошел», Лёха плеснул зелья в граненые стаканы. Отвратный запах защекотал ноздри.

– Ну, будем! – с замиранием сердца произнес он.

Чокнулись. Леха двумя пальцами зажал нос и профессионально кинул содержимое стакана в рот. Хабаров, не притронувшись, свой стакан отодвинул.

– Чего ты? Пей! – осипшим от крепости напитка голосом произнес гость и влез двумя пальцами, как клешней краба, в хабаровскую консервную банку. – Всё ж по науке. Метод адсорбции, кажись. Коли слово не перепутал.

Хабаров усмехнулся, подвинул консервы Ларину.

– А ты, значитца, тута живешь, да? – задал гость риторический вопрос. – Не густо… – заключил гость, оглядев унылый интерьер. – Главное, телевизору нету. Ну, давай по второй? Чтобы на двух ногах! – он живо налил себе, потянулся к стакану Хабарова, но тот остановил. – Подновить! Хоть капельку, – растаял в улыбке Лёха. – Это ж святое! – и снова выпил.

Хабарова он уже не ждал.

– Хорошо сидим…

Лицо Лёхи раскраснелось. Нос потек. Он то и дело вытирал его рукавом.

– Скучно живешь, Хабаров. Телевизору нету, так хоть бабу заведи. Хотя, разобраться, какая баба к тебе пойдет? Бородища-то – вона, в половину лица. Лица не видать. Волосья, как у нашего попа Прошки. Да и оденься путью. Все в робе да в робе… Пиджак-то у тебя есть? – Лёха попыхтел, удобнее усаживаясь, и продолжил: – Баба, она ведь тоже человек, если разобраться, конечно. Вот моя Нюся. Она меня за что полюбила? Полюбила она меня за пиджак мой синий. Выйду, бывало, пуговицы ясные, на солнце горят, на лацкане комсомольский значок. Ну, чики-чики! Все девки, бывало, мои. Какую в клубе, какую на ферме жарну. А какая и сама домой ведет! Да-а… – заностальгировал Лёха. – Только пиджаком и брал. Ну, а уж когда с Нюськой, тут уж ни-ни. Рука у ней больно тяжелая. Но я Нюсеньку свою люблю. А как без любви-то? Ну?! – толкнул Хабарова в бок словоохотливый Лёха. – Ты чё молчишь-то? Не скучно тебе тут?

Хабаров пожал плечами.

– Устал я от тесной компании. Сейчас мне хорошо одному.

Он закурил первую за этот вечер сигарету. Лёха тут же потянулся к пачке.

– Опробую, – пояснил он. – Дорогие куришь. Я-то к «Приме» привык. А-то и самокруточку могу засобачить.

Затянувшись пару раз, он с недоумением поглядел на сигарету, помял ее в пальцах, понюхал и оторвал фильтр.

– Дрянь, – поморщился он. – Слабая чегой-то. Не продирает. И без фильтра не продирает.

– Извини.

– Вот, смотрю я на тебя и думаю, – попыхивая сигаретой, Лёха сделал многозначительную паузу, – неужели правду говорят, что ты человека убить мог?

– Трёх.

– Чего? – не понял тот.

– Трёх человек, говорю. Но двоих, правда, не доказали.

– О-на!

Лёха присвистнул, с опаской поглядел на Хабарова. Желание убраться из такой компании боролось в нем с желанием опорожнить тару. Все же победили желание выпить и разухабистое «Это мы еще посмотрим – кто кого. Поглядим!»

– Слушай, а правду говорят, что ты собаку соседа, Погодкина, шампунем моешь? Ты чего, дурак? Погодкин, как напьется, солдатским ремнем ее лупит, а ты моешь! Умора!

Лёху забавляла очевидная нелепость. Чтобы проникнуть в суть, он выпил до донышка очередной стакан, зажевал напиток картошкой и надолго затянул «Степь да степь кругом…» В том месте, где поется про замерзающего ямщика, Лёха едва не пустил слезу. Спев, он тупым мутным взглядом уставился на Хабарова.

– Слушай, – наконец сказал он, – смотрю я на тебя, бесполезный ты человек. Сброд! А его у нас в поселке и без тебя хватает. Чего тебе тут надо? Чего ты нам воду мутить приехал? А-а?!