— Что?! — спросил он. — Что?! Я голый или у меня ширинка не застегнута?!
Его пальцы с армейской естественностью сыграли на ширинке короткое глиссандо.
— Да нет, — ответили ему радостно хором, — просто мы на вас поспорили!
— Поспорили, что? — удивился он и провёл той же ладонью по «ежику» на голове.
Справа от макушки у него темнел плохо залеченный ожог.
— Вот эта добропорядочная женщина, — объяснили ему, — сказала, что если вы закажете ровно сто пятьдесят граммов конька и если из Киева вынесут гроб, то война закончится!
— Не может быть! — рефлекторно воскликнул милиционер. — Что, всё так просто?! — С его лица сошла краска: — Меня хотели на фронт отправить… Форму выдали… Получается, я поеду домой?!
— Да, представьте себе! Теперь не заберут! — обнадёжили его хором.
— Стоп, стоп, стоп! — закричал бандерлог, который не хотел сдаваться. — А який коньяк ви п'єте?..
Снова наступила напряженная тишина. Всё ощутили разочарование от того, что из-за какой-то ерунды пророчество старухи Клавы может и не сбыться и мобилизация может продолжиться до последнего киевлянина. Негоже умирать там, где тебя не ждут! Негоже умирать за олигархов! Негоже умирать за бандеровщину и за другую сволочь, которая засела за океаном и не даёт обещанных денег.
— Как ты всем, пацан, надоел! — закричали все, кроме двух девушек и милиционера, которые не были в курсе дела.
— Что ты мне налил? — оборотился к бармену милиционер.
Раздосадованный бармен шмыгнул носом и непозволительно долго задержал паузу.
— Ну говори! — потребовал бандерлог, которому издалека не было видно, из какой бутылки наливал бармен.
— «Коктебель», — удручённо ответил бармен.
Раздались аплодисменты. Старуха Клава встала и театрально раскланялась:
— Всё в руках божьих!
— Правильно! — поддержали её. — К чёрту мобилизации! Пусть майданутый воюют, и всякие там вальцманы-кровавые, а нам и так хорошо. Вот ещё в Евросоюз вступим, заживём, как у Христа за пазухой!
Пока публика разбиралась с этим вопросом, Цветаев тихо спросил у бармена:
— «Коктебель»?..
— Ага… - беззастенчиво кивнул бармен. Что-то в его взгляде было такое, что давало ему моральное право не боялся разоблачения.
Цветаев понимающе усмехнулся. Похоже, он один видел, что в тот момент, когда милиционер проверял ширинку, бармен налил ему не «Коктебель», а банальный, хоть и дорогой «Шабо».
— У меня белый билет, — не моргнув глазом, сообщил бармен.
— Поздравляю, — сказал Цветаев.
— И пупочная грыжа…
— Неоперабельная? — со знанием дела уточнил Цветаев и, вспомнив о дурной привычке, почесал шрам на груди.
— Да… А у тебя?
— Спанделопатия.
— Ага… — понимающе кивнул бармен. — У моего брата на всякий случай сосудистая деменция, флегмона и заражение крови, а ещё он инсценирует «донбасским синдромом»: при малейший более-менее громком звуке у него происходит калоиспускание, он норовит куда-нибудь забиться и делает вид, что не контролирует себя.
— Такого точно не возьмут, — с сознанием дела сказал Цветаев.
— Что ты! — воскликнул бармен. — Повестку прислали. А я… — вдруг доверительно наклонился он, — я просто сбежал «оттуда» и живу под чужой фамилией.
— В смысле, дезертировал? — уточнил, отстраняясь, Цветаев.
— Прихватил документы двухсотого. Официально я покойник. Меня нет, я не существую. Я остался в «южном ящике», но зато живой. Вот так-то!
— Это там так загорел?
— Ну да, ничем не смывается.
— А не боишься рассказывать мне?
— Нет, ты же свой!
— В смысле?
— Видел я тебя «там», только с другой стороны. Мы с тобой супротив стояли.
— Похоже, — удивился Цветаев и понял, что видит перед собой «пушечное мясо» в чистом виде, с такими даже никто не заводил знакомства, чтобы не привязываться и не сожалеть о дружбе. Повезло парню, обыграл он смерть, теперь играет в игры с хунтой на Банковской.
— За встречу по сто пятьдесят? — предложил бармен.
— Давай!
Бармен налил от души, и они выпили.
— Больше воевать не буду и тебе не советую, — сказал на прощание бармен.
— А я и не воюю, — признался Цветаев, — я теперь санитаром служу.
— Где?
— В Подольской клинической.
— Хорошее место, — доверчиво согласился бармен, хотя Цветаев, конечно же, под словом «санитар» подразумевал совсем другое. — Главное, на фронт не заберут. Надо будет на заметку взять, может, пригодиться.
Между тем, публика, охваченная естественной потребностью разнести по округе сногсшибательную новость, стала поспешно покидать кафе. И только один молодой бандерлог потеряно сидел на месте. Кажется, он горько рыдал, закрыв лицо руками, потом вскочил:
Читать дальше