Николай Томан - Разведчики

Капитан Астахов подошел к окну. По узкой, протоптанной через запущенные огороды тропинке шла Наташа Кедрова. Она пересекла уже небольшую полянку перед окнами дома, из которого наблюдал за ней капитан, и остановилась возле доски, где вывешивались свежие сводки Совинформбюро.

— Похоже, капитан, что вы неравнодушны к Кедровой, — усмехнулся сидевший за столом майор Гришин, начальник Астахова.

— Неужели похоже? — удивился Астахов.

— Да, очень.

— Она и в самом деле меня интересует. В ней есть что-то такое… и в характере и во внешности. Обратили вы внимание на ее лицо? Я не художник, но мне кажется, что в нем есть удивительная четкость и законченность линий.

— Ого, как вы ее разрисовываете! — засмеялся Гришин. — Уж не влюблены ли вы в нее?

Астахов сдвинул брови, поморщился и заметил холодно:

— Положительно не понимаю, почему нужно быть обязательно влюбленным в женщину, которая вас чем-нибудь интересует. Может быть, вы объясните это?

— Мне нравится, товарищ Астахов, ваше серьезное отношение ко всему, но то, что вы не понимаете шуток, право досадно, — попрежнему продолжая улыбаться, заметил Гришин.

— Таких шуток я действительно не понимаю, — упрямо повторил Астахов.

— Ну, хорошо! — Резким движением мускулов согнав с лица улыбку, майор сказал уже совершенно серьезно, почти официальным тоном: — Не будем больше говорить об этом. Однако любопытно, чем же заинтересовала вас Кедрова?

Астахов видел, как Наташа, прочитав сводку, быстрой, легкой походкой прошла мимо домика, в котором он жил и работал вместе с майором Гришиным. Когда она скрылась за углом соседнего сарая, капитан отошел от окна и сел за стол против Гришина.

— Вы хотите знать, чем заинтересовала меня Кедрова? — спросил он. — У меня к ней, видите ли, профессиональный интерес.

Майор удивленно поднял брови.

— В ее поведении да, пожалуй, и в характере много непонятного для меня, — продолжал Астахов, — и вот я хочу понять, разгадать или даже, вернее, решить это непонятное, как решил бы математик неожиданно попавшуюся ему сложную алгебраическую задачу.

Майору стоило больших усилий сдержать улыбку, но он сдержал ее и сказал наставительно:

— Математика слишком абстрактная наука, нам же приходится иметь дело с явлениями очень конкретными.

— Это так, — согласился Астахов, — однако в нашем труде и в труде математика есть много общего. Как ему, так и нам приходится иметь дело с неизвестными величинами.

Гришин не любил теоретических споров. Он не имел такого образования, как Астахов, пришедший в армию из университета, и ему нелегко было тягаться с ним. Майору казалось, что широкая образованность Астахова толкает его на поиски отвлеченных сравнений, отрывает от жизни. Математика же и физика, которые изучал Астахов в университете, представлялись Гришину неприменимыми в их практике. Во всяком случае, до сих пор он лично вполне без них обходился.

«Вот если бы Астахов работал шифровальщиком, тогда познания его в математике пригодились бы, конечно…»— уже в который раз невольно подумал Гришин. Но раздавшийся телефонный звонок прервал его мысли. Майор снял трубку.

Офицеры штаба армии обычно избегали в телефонных разговорах называть фамилии и звания старших начальников, но по тону голоса Гришина, по тому, как невольно выпрямился он, Астахов догадался, что разговаривает майор с начальником. Ответы его были предельно лаконичны. Они состояли из повторения слов «так точно», «никак нет», «слушаюсь». Разговор длился не более нескольких секунд.

Положив трубку на рычажок телефонного аппарата, майор набросил на плечи шинель.

— Собирайтесь, товарищ Астахов, — сказал он, — нас генерал вызывает.

— Что взять с собой? — спросил капитан. — Какие сведения? Он ведь не любит, когда к нему являются с пустыми руками.

— Как мне кажется, — заметил майор, — на этот раз ему понадобятся такие сведения, которых у нас с вами нет и добыть которые будет нелегко.

Генерал Погодин не мог не согласиться с мнением командарма, ибо слишком хорошо знал неоднократно повторяемую, ставшую шаблонной тактику противника.

Из опыта боев Погодину было известно, что пехотные дивизии неприятеля, снятые с других участков обороны, появлялись в районе прорыва через один-два дня. Более быстрое появление их не могло не вызвать подозрений. При такой значительности масштаба операции случайность действий противника исключалась. В этом командарм был прав.