Николай Томан - Разведчики

Фон Гейм, как загипнотизированный, смотрел в налитые кровью глаза группенфюрера. Казалось, он лишился дара речи. К его счастью, Густав Кресс просто рассуждал вслух, ибо был уверен, что вообще никто не в состоя-нии ответить на его вопрос.

— Вы думаете, я сомневаюсь, что ваш агент номер тридцать три, Гаевой-Дидрих, давал нам верные данные об их паровозном парке? Нисколько! Он сообщал безукоризненно точно обо всех их локомотивах, подвозивших поезда к фронту. Даже маневровые паровозы были учтены им не менее тщательно. Мы же, зная численность паровозного парка и среднюю пропускную способность советских железных дорог, абсолютно точно подсчитали транспортные возможности русских. И все-таки мы просчитались. В чем же разгадка всех этих «русских чудес»?

Группенфюрер Кресс решительно встал, застегнул шинель и направился к двери. У порога он остановился и произнес назидательно:

— Рекомендую как следует подумать над этим. Нам, видимо, еще не раз придется иметь дело с подобными «чудесами»… — Упавшим голосом он добавил: — Это в том случае, конечно, если нас с вами оставят на наших постах после этого позорного провала.

Был морозный солнечный день. Ослепительно сверкал тонкими гранями своих бесчисленных кристалликов выпавший за ночь снег. От здания почты по недавно расчищенной дорожке, мимо наметенных за ночь глубоких сугробов, медленно шла Анна Рощина. На ходу она перечитывала только что полученное от Сергея коротенькое письмо, и то ли от холодного январского ветра, то ли от волнения две крупные слезинки поблескивали на ее щеках.

Высокий майор, шедший навстречу Анне, пристально смотрел на нее. Поравнявшись с девушкой и видя, что она не замечает его, он остановился и негромко окликнул:

— Анна Петровна!

Анна вздрогнула от неожиданности и подняла глаза.

— Здравствуйте, Евгений Андреевич, — смущенно улыбнувшись, сказала она, пряча письмо в карман.

— Ну, как там Сергей Иванович? Что пишет? — спросил майор.

— А вы почему думаете, что письмо от Сергея? — удивилась Анна.

— Уж такой я догадливый, — засмеялся Булавин.

— Сергей немногословен, — Анна щурилась от яркого солнца, светившего ей в глаза, — вы ведь его знаете. Пишет, что жив и здоров, что дела идут хорошо. Вот почти и все.

— Да, маловато, — усмехнулся Булавин. — Впрочем, это понятно — он ведь вынужден быть лаконичным по цензурным соображениям.

— Ну, положим, — улыбнулась Анна, — вряд ли он написал бы о себе что-нибудь больше этого, не будь вообще никакой цензуры.

Булавин отбросил полу шинели и достал из кармана брюк коробку с папиросами.

— Вот хотел курить бросить, — смущенно проговорил он, — и не вышло.

— А я-то думала, что у вас воля железная, — пошутила Анна.

— Э, где там! — махнул рукой Булавин. — Долго крепился, но как только началось наступление, не выдержал. Однако что же это мы стоим тут, посреди дороги? Вы спешите куда-нибудь?

— Нет, я сегодня только в ночь заступаю на дежурство.

— Ну, если не очень спешите, — весело заметил Булавин, — сообщу вам кое-какие новости о Сергее, раз уж он так сдержан в своих письмах.

Закурив папиросу, Евгений Андреевич добавил, отчеканивая каждое слово:

— В приказе по войскам нашего фронта бронепоезд «Александр Невский», на котором ваш Сергей машинистом, награжден орденом Красного Знамени за успешное участие в прорыве обороны противника.

Шел дождь, обычный в Прибалтике: мелкий, надоедливый. Лобовое стекло машины покрылось мельчайшим бисером брызг. Беспрерывно двигавшиеся по стеклу щетки уже не в состоянии были сделать его прозрачным. Командарм поднял воротник кожаного пальто и надвинул на глаза генеральскую фуражку. Казалось, он погрузился в дремоту и забыл о генерале Погодине, которого специально взял в свою машину. Погодин догадывался, что предстоит серьезный, скорее всего неприятный, разговор, и терпеливо ждал.

Командарм, пожилой, полный, даже, пожалуй, несколько тучный человек, всегда удивительно бодрый и не по годам подвижной, всей своей крупной, ссутулившейся теперь фигурой выражал крайнюю степень усталости.

Погодин знал до мельчайших подробностей распорядок его дня. У командарма совершенно не оставалось времени на отдых. «Наверно, лишь в эти часы переездов из одной дивизии в другую, с одного фланга армии на другой он ухитряется отдыхать», — подумал Погодин.