Евгений СУХОВ - Оборотень

Рубленый даже позабыл о Васе Питерском — сжал губы, брови свел к переносице. Ему предстояло более важное занятие, чем кромсать падаль.

Мулла шагнул вперед — сколько же раз ему приходилось умирать за последнюю неделю! — и выдохнул:

— Пасть захлопни, сучара! С нар поднялось еще несколько воров, все они сжимали в руках ножи, только у одного была неизвестно откуда взявшаяся велосипедная цепь. — Убейте его! — тихо распорядился Рубленый, посмотрев на стоявшего рядом с ним двухметрового детину.

— Это же Мулла! — так же тихо произнес великан. Глаза его округлились. Видимо, парень был из тех, кто еще умел уважать авторитет вора.

— А по мне так хоть сам Аллах! — не повышая голоса, жестко сказал Рубленый.

Зеки тесным кольцом обступили кодлу Рубленого. Среди них были те, кого Коля уже успел превратить в «мариванну», и сейчас они с нетерпением ожидали отмщения; другим не нравилось стремительное возвышение Рубленого; третьи хотели наказать Рубленого за беспредел.

— А ты на меня пасть не разевай, я тебе не раб! — угрюмо огрызнулся верзила, показав лошадиный оскал.

Кодла отступила от своего пахана на полшага, тем самым невольно очертив вокруг него какой-то невидимый круг. Сейчас Рубленый стоял в самой середине и над ним, словно нимб святого, повисла опасность. Эту скорую перемену ситуации почувствовали все. Вероятно, Рубленому следовало бы отступить, смешаться с толпой, сделаться как можно незаметнее, но он как будто не ощущал всеобщего немого негодования и насмешливо бросил вызов судьбе.

— Штуцер по ветру держишь, падла! Нового хозяина себе высмотрел! — Он презрительно посмотрел на верзилу. — Ну что же вы стоите, давайте, режьте меня! Только я просто так не дамся!

Он вырвал из-за пояса нож, и круг стал еще шире. «В мужестве Рубленому не откажешь», — подумал Мулла, оставаясь, впрочем, невозмутимым: за последнюю неделю ему приходилось наблюдать зрелища и посильнее.

— Длинный, как твое погоняло? — спокойным голосом обратился Мулла к верзиле.

— Прихват.

— Вот что. Прихват, росточком Бог тебя не обидел. Видно, и шутильнику тебя будет подлиннее, чем у некоторых. Сделай из своего барина бабу, тогда, может быть, и прощение заслужишь.

— Мулла, да ты только слово скажи! — радостно гаркнул верзила, развернув крутые плечи, так что стоявшие рядом невольно потеснились.

Рубленый был один. Его обреченность чувствовалась особенно остро именно в эту минуту, когда он стоял, сжимая нож, один против всех.

Он развернулся к Прихвату — пять минут назад тот был его шестеркой и готов был исполнить любой приказ, а сейчас…

— Ну давай, доставай! — подбодрил Лупатый верзилу.

Некоторое время Рубленый и Прихват в упор разглядывали друг друга — точно так же поступают бойцовые собаки, прежде чем вцепиться друг другу в глотки. Неожиданно Рубленый поперхнулся и попятился назад, из его руки выпал нож, и он обеими руками ухватился за горло. Наброшенный сзади на шею жгут стягивал ему горло все крепче. Дыхание у Рубленого перехватило и он, открыв рот, беспомощно шевелил губами.

— Смотри не задуши! — командовал Мулла. -. А теперь стаскивай с него портки. Вот так! Порасторопнее! Ставь его жопой кверху!

— Ну-ка, где моя краля? — пробасил Прихва и уверенно отстранил стоявших рядом зеков. — Спасибо, бродяги, что право первой ночи за мной оста вили, а то истосковался я. Ну прямо мочи нет терпеть.

Полузадушенного Рубленого опрокинули на пол. Изо рта у него на ворот телогрейки брызнула желтая пена. Бесштанный, раздавленный, он выглядел теперь жалко, и мало кто из зеков смог удержаться от едкой насмешки. Обесчещенный мужик теряет гораздо больше, чем король, лишенный государства, у того остается хоть титул. Теперь Рубленому предстояло всю жизнь нести на своих плечах страшный груз отверженности и презрения.

— Котел ему держи, — командовал Прихват, — да покрепче, а то вырвется. Это тебе не лялька!

Прихват неторопливо распоясался, поднял к самому подбородку телогрейку и пристроился к Рубленому сзади. Все молча наблюдали.

Через четверть часа мужика не стало. Прихват отер рукавом пот и заулыбался:

— Ну чем я не Господь Бог? Из мужика бабу вылепил!

Неделю в лагере был образцовый порядок: за любую драку Мулла, единодушно признанный смотрящим зоны, наказывал строго — бил по ушам, определял в мужики, а на восьмой день из своей берлоги вышел на белый свет Тимофей Беспалый. Он распорядился выстроить зеков на поверку и, когда они выстроились в длинную неровную линию, неторопливо прошелся перед строем, заглядывая каждому в глаза. Взгляд у него был добродушный и прямой, как будто он видел перед собой не закоренелых преступников, а близких друзей. Следом за ним, словно привязанные, топали три солдатика. Их молодые лица, наоборот, были суровы, словно у детей, поглощенных сложной, но интересной игрой. Свои ППШ они держали крепко, словно опасались, что нехорошие дяди могут отнять у них любимую игрушку. Их наивные глаза не обманывали зеков: те за долгий тюремный стаж успели насмотреться на конвоиров и понимали, что всякий человек, облаченный в казенную форму, чужой и в случае, предусмотренном уставом, с легкостью нажмет на спусковой крючок. Зеки ненавидели охранников и знали, что те платят им взаимностью.