Евгений СУХОВ - Оборотень

Это было серьезное обвинение, которое, конечно, не осталось незамеченным. После таких слов воров ждало толковище, а затем, возможно, и бойня.

— Ты что лепишь?! — злобно крикнул Мякиш. — Фильтруй базар! Или ты добиваешься того, чтобы мы начали резать друг друга прямо здесь, на сходе?

— Спокойно, бродяги, — вмешался Бирюк, строго посмотрев на своего дерзкого подпаханника. — Мы не дадим «сукам» повод для радости. Пусть они думают, что у нас все в порядке. А если у нас и есть какие-то проблемы, то мы в состоянии разобраться с ними без лишней ругани.

Грош частенько и прежде бывал несдержанным, и это очень дорого обходилось ему: после последнего разговора он месяц отлеживался в больнице, залечивая отбитые почки. А как-то раз его пырнули в спину ножом, и лагерный хирург с трудом вытащил его с того света.

— Мы воры, а не пацаны, так давайте разговаривать достойно, соответственно нашему статусу, — не повышая голоса, стал разъяснять Бирюк. — Что же это будет, если мы опустимся до взаимных оскорблений? А отсюда совсем недалеко до того, что ночью мы начнем резать друг другу глотки. Кому от этого станет легче? Блатным? А может быть, «дубакам»?

— Бирюк прав, — поддержал его Лупатый, вытаращив свои жабьи глаза. — Чего нам друг друга на понт брать? Давайте лучше вспомним, из-за чего мы здесь собрались.

— Что ж, давайте потолкуем, — подал голос Репа, опершись о край шконки изуродованной рукой. Нас всех не устраивает двоевластие, и поэтому мы должны определиться, кто же будет у нас смотрящим.

— Что касается меня, — сказал Маэстро, повернувшись к Мякишу, — то меня ужасно раздражает твоя самоуверенность. Ты говоришь таким тоном, как будто ты сам Господь Бог. Откуда ты этого набрался? Еще немного, и ты захочешь, чтобы мы обращались к тебе, став на колени, как к Папе Римскому.

— Я получил мандат от братвы, и мне подобает вести себя соответствующим образом, — жестко заявил Мякиш. — А откуда такая самонадеянность появилась у Бирюка? Пускай для Ленинграда он смотрящий, но на каждой зоне свои порядки!

— О каких таких порядках ты говоришь. Мякиш? — вскипел Бирюк. — На зонах всегда был, есть, надеюсь, и будет впредь единственный закон — воровской!

— О чем спорим, люди? — подал голос Распутин. В его черных глазах засветились адские огоньки. — Каждый из нас считает себя вором, и он выколет глаза любому, кто хоть однажды заподозрит его в обратном. Но сейчас нам следует определиться раз и навсегда, выбрав смотрящего. Ведь мы же для этого здесь собрались? От этой неопределенности в первую очередь страдают остальные зеки.

Но лично мне интересно было бы услышать, почему Бирюк рвется еще в смотрящие зоны, неужели ему мало власти в Питере?

— Ты неточно выразился, Распутин, — продолжил уже спокойным тоном Бирюк. — Разве может генерал рваться в лейтенанты? Меня больше беспокоит «сучий» беспредел, что царит на зоне. Вот скажи мне, Мякиш, сделал ли ты что-нибудь для того, чтобы эта зона из красной превратилась в черную? Не хочу вас обижать, братва, я здесь действительно недавно, но за это время я успел разглядеть, как вы относитесь к «мужикам», и мне это, признаюсь откровенно, очень не по душе. «Суки» их обирают, а вы даже ухом не ведете. А более постной хозяйской пайки, чем здесь, я вообще нигде не ел! Если ты считаешь себя смотрящим, Мякиш, так ты должен сунуть свой нос во все котлы и посмотреть, какой у братвы навар. Вертухаи у тебя под носом все мясо растаскали, а ты только о водке и думаешь. Изоляторы и карцеры переполнены «отрицалами», а грева они совсем не видят. А в первую очередь ты обязан помнить именно о них! Если бы не было «отрицал», то строгий режим уже давно бы втоптал всех зеков в парашу. А потом, мне не нравится, что ты поощряешь издевательство среди зеков. Нечто подобное можно встретить только на малолетке, где признают только крепкий кулак.

— О чем ты говоришь, Бирюк?

— А вот о чем! Мне рассказали, как неделю назад ты заставлял «петухов» лизать тебе сапоги. А не боишься ли ты, что когда-нибудь отчаявшийся пидор наградит тебя страстным поцелуем? Знаешь тогда, что с тобой будет? То-то же! Мне даже представить трудно. Каждый «мужик» будет пихать тебя, как уличную давалку.

— Только не надо меня пугать, — огрызнулся Мякиш, — я не из пугливых. А что касается паршивой масти, так она должна знать свое место и не высовываться! Мне не понравилось, что эти «петухи» стали очень разговорчивыми.

Вот за это они и поплатились!

— Мякиш, ты нам здесь все поешь о том, какой ты справедливый вор, — заговорил Балда, четко выговаривая каждое слово, — а тогда почему красноповязочники чувствуют себя как у Христа за пазухой? А ведь они всегда должны знать, что, кроме них, на зоне существуют еще и блатные.