Олег Ернев - Античность сквозь призму иронии (сборник)

Ироники, клеветники – мы знаем —
Всегда найдут объект, и долго осуждаем
Он ими будет. Языки такого типа
Прошлись и по поступку Аристиппа.
Мол, на коленях, мол, лизал сапог.
Но Аристипп врагам ответить смог
Достойно: «Да, я испытал за друга страх.
Стал на колени пред тираном я, понятно,
Чтоб просьбу он мою расслышал внятно,
Ведь у тиранов уши – на ногах».

Философ Аристипп в ученье ввёл
Такую мысль, что человек, как вол,
Всю жизнь трудиться должен, но творенье
Его должно быть плодом вдохновенья.
Коль человек – трудов своих творец,
То счастье – вот трудов его венец.
И что не столько важен род деянья,
А важно, что деянье есть познанье
Как человека, так и жизненных основ,
Иначе жизнь пройдёт под сенью глупых снов.
Плывя на корабле однажды,
(Корабль попал в жестокий шторм)
Страдал от страха он, от тошноты, от жажды.
Шторма он выносил с трудом.
Пав на колени, он молился,
Чтобы Нептун ему явился,
И он ему сказал бы так: «Нептун,
Ты видишь: я не стар, не юн,
В расцвете сил, и в подземелье Ада
Спускаться не хочу. Да мне туда не надо.
Спаси от смерти! Жертвенных быков
Штук пять я принести тебе готов».
И спутники философа сказали:
«Трусишка Аристипп, а мы не знали,
Что дорожишь своей ты жизнью так».
– Не дорожит своею жизнью лишь дурак, —
Ответил Аристипп. – Бывают люди разными.
О, спутники, мысль выскажу такую:
«Рискуете вы жизнями несчастными,
А я – счастливейшей рискую».

Тиран сказал: «Поскольку, ты философ,
Давай пофилософствуй, Аристипп.
Давай нам выдай что-нибудь про рыб,
Про рыб не хочешь – выдай про матросов.
Ну, что-нибудь глубокое и броское,
Короче, что-то очень философское».
– Ты, Дионисий, чересчур уж резв,
Особенно, когда не трезв.
«Давай-ка», «выдай», «что-нибудь поглубже»,
«пофилософствуй»… Ну и глуп же
Ты, Дионисий. Я тебя учу,
Как надо говорить. Но сам, когда хочу
Я говорю, а не когда захочет
Какой-нибудь глупец. Ответь мне: «Разве кочет
Кричит зарю, приказу подчинясь?
А соловей? Нет, он свистит, резвясь,
По зову сердца. Так же и мыслитель,
Когда он погружён в обитель
Свободных и глубоких дум,
То изрекает, что придёт ему на ум.
– Ах, так?! – вскричал тиран. – Тогда в конец
Стола иди. Там, в месте самом дальнем,
Ты будешь одиноким и печальным
На нашем празднике.
– И снова ты глупец:
Ведь хорошо, что место это есть,
И я иду, чтоб на него воссесть,
Всегда тебе покорный, как ты знаешь.
Но, милый мой, ты не подозреваешь,
Что стулу этому оказываешь честь:
Когда твоя закатится звезда,
Забудут место, где сидел тиран-правитель,
Но место то, где сиживал Учитель,
То место не забудут никогда.

Гуляя, Аристотель размышлял,
Чем киник-Диоген народ свой удивлял,
В чём суть кинизма (а по-нашему, цинизма).
Как сами киники твердили: это клизма
Для умников. Платон – пусторечив,
Стратон – слезлив, Стробоций – молчалив,
Сократ – гордец, а Гераклит так тёмен,
Что кажется другим: глубок он и огромен.
На деле же – пустая болтовня.
А интересно, про меня,
Что говорят они? Чем киник уникален?
Лишь тем, что он парадоксален?
Сбивает с толку неожиданный ответ?
Где ожидаем «да», там слышим «нет»,
И – ум в смятении. О, хитрый Диоген,
Ты пробиваешь крепость стен
Не лбом своим, а каверзным ответом.
Хвалю тебя, ты мастер в деле этом.
Что ж, я оружие твоё
Возьму в свой арсенал, острее, чем копьё
Оно. Вот он идёт, однако.
Задумал что-то Диоген-собака:
Ухмылочка и потиранье рук.
Но я сегодня парадокса друг.
– О, Аристотель, ты?
– Привет, лукавый киник.
– Тебе принёс я в дар вот этот финик.
Ты, правда, не берешь…
– (Ага, готов к тому,
Что финик, как обычно, не возьму,
И острое словцо, небось, уж заготовил,
Иронию к словцу тому пристроил.
А я устрою каверзу ему:
Я вместо «нет» поставлю «да» – возьму).
Спасибо, Диоген. Как вкусен финик, право…
– Ты взял?
– Как видишь. Ты растерян? Слава
Оружью твоему.
– Ты никогда не брал…
– Теперь вот взял. Что ж: финик твой пропал,
А с ним ирония, и – что не мало —
Циничное словцо твоё пропало.