Дмитрий Быков - Новые письма счастья

Но потом к ним отправился Путин – очень дорого все, говорит! Мы же в крепости, блин, осажденной, нас не любит никто, хоть убей, а свинины кило охлажденной продается по двести рублей! Улыбаясь, как внешний разведчик, что попал в разработку к врагу, Кобаладзе как главный ответчик отвечает: «Понизить могу!». Поглядев на исправленный ценник, как глядят на поганую слизь, удивительный наш современник дал команду: «Пожалуйста, снизь». Покупатели крякнули немо, их глаза заблестели от слез: половиною лучшей тандема был решен наболевший вопрос! Тем же вечером, в ритме форсажа, чтоб не сделалось худшей беды, в «Перекрестке» была распродажа уцененной премьером еды. В магазине толпились до света, раскупая дешевую снедь: большинство понимало, что это – ненадолго, и надо успеть. В одобрении были едины даже те, что в Инете тусят. Килограмм охлажденной свинины продавался по сто пятьдесят.

Внешний мир после кризиса жесток. Я, однако, грушу об ином: почему он пошел в «Перекресток», а не в наш, например, гастроном? Есть товаров значительный список, что особенно нравятся мне, – я успел бы молочных сосисок оторвать по премьерской цене… Но не ради же собственно мяса от обычных занятий своих я отвлекся, в течение часа сочиняя пронзительный стих? Километры о первом лице ведь сочинил я рифмованных строк: почему он сумел обесценить, что никто обесценить не смог? Я в правительство камня не кину, но оно бесполезно вполне; он же только взглянул на свинину – и она потеряла в цене!

Тут серьезным открытием веет. Я открыл социальный закон: почему-то всегда дешевеет все, к чему прикасается он. С девяносто девятого года, по расчетам моим – с сентября, обесценились жизнь и свобода, уж о принципах не говоря; да и слово нисколько не весит, и доверье к чужим голосам… Не скажу, что меня это бесит, ибо я обесценился сам. Сколько мышью по сети ни кликай, не накликаешь вести иной. Мы заснули довольно великой, а проснулись дешевой страной. Что ни скажешь – все будет едино, что ни сделаешь – будет мертво…

В общем, что ему, братцы, свинина? Это семечки после всего.

В июле сотрясся российский суглинок и перекосился родной окоем: внезапно закрылся Черкизовский рынок, и выгнали всех, кто работал на нем. С чего начинался раздор исполинов? Когда переполнилась чаша грешков? Не слишком ли громко кутил Исмаилов, не слишком ли долго у власти Лужков? Не важно. Сказал же однажды Коковцев, что каждый в Отечестве каждого ест… А важно, что тыщи китайских торговцев лишились торговых насиженных мест. Хватило единого царского слова, единого выдоха царской груди – сто тысяч китайцев без пищи и крова разводят руками Москвы посреди. Хоть прачечных сотню открыть по старинке – но кончилось время ручного труда… Они бы пошли на соседние рынки – но их не пускают таджики [15]туда… Была им малина, а стала мякина. И не на что выслать несчастных, прикинь! Сто тысяч китайцев – ничто для Пекина, но тут озаботился даже Пекин. В Москву полетела смущенная нота: простите, товарищи, так же нельзя! Пускай вам не нравится наша работа, и наши товары, и наши глаза; мы видели много ужасных картинок, которые вы рассылали вовне, мы верим, что этот злокозненный рынок – оплот беззакония в вашей стране, там чумка, холера и грипп амазонский, и несколько тонн контрабандных вещей; там прячутся, верно, Борис Березовский, Закаев, Чичваркин, Яга и Кащей; Китай уважает правителей грозных, и нации нужен суровый отец, но несколько тысяч китайцев бесхозных – простите, товарищи, это переходит всякие границы!

Куда им – понять наши высшие цели. У нас интерес поважнее мошны. У нас миллионы своих не жалели, когда по Отчизне кампании шли. Великая нация желтого цвета, ты помнишь ужасное слово «ЧК»? А если вам легче, считайте, что это российский аналог Большого скачка.

И так как наличие принципов общих бесспорно в последнюю тысячу лет – Китай для приличья, конечно, поропщет, но после смирится. Ведь выхода нет!

И скоро, уверившись в новом обломе, пойдет по России в мороз и туман предсказанный Кашиным в первом альбоме [16]отряд безлошадных китайских цыган. Отправится странствовать желтое племя. Кочевников любят у нас искони. Нуждается в символе каждое время – и символом нашего будут они. Печально посмотрят родные березки, пахучий ковыль, колосящийся хлеб – на то, как скрипучие эти повозки китайский везут по Руси ширпотреб. В российской простой, всевбирающей жизни начнут приживаться степные гонцы; под песни о дальней китайской Отчизне привыкнут рыдать в ресторанах купцы; они завоюют любой полустанок гаданьем по Книге крутых перемен; гусары начнут похищать китаянок, артисток китайского театра «Ромэн»… Угрюмый пропойца с богатым зазнайцем, пропившись до нитки в столичном «Апшу», воскликнут под утро: «Поедем к китайцам!» – под стон «Невечерней» уткнуться в лапшу… В какой-то момент, никому не известный, а все ж неизбежный, кого ни спроси, скрестится бродячий народ Поднебесной с подпольным, подземным народом Руси. Хватает безлюдных у нас регионов. Единством судьбы наш союз осиян: сто тысяч китайцев – и сто миллионов таких же ненужных стране россиян. Мы можем питаться одним «Дошираком», довольствуясь водкой и скромным жильем. Когда нас поставят начальники раком, мы это устойчивой позой зовем. Нас долгие годы роднит безответность, привычка к лишеньям под красной звездой… В России родится такой суперэтнос, что Штатам придется накрыться окончательно.