Игорь Губерман: Закатные гарики (сборник)

100

Я к потрясению основ

причастен в качестве придурка:

от безоглядно вольных слов

с основ слетает штукатурка.

101

Мне не интересно, что случится

в будущем, туманном и молчащем;

будущее светит и лучится

тем, кому херово в настоящем.

102

Когда текла игра без правил

и липкий страх по ветру стлался,

то уважать тогда заставил

я сам себя – и жив остался.

103

Я ценю по самой высшей категории

философию народного нутра,

но не стал бы относить к ветрам истории

испускаемые обществом ветра.

104

Трагедия пряма и неуклончива,

однако, до поры таясь во мраке,

она всегда невнятно и настойчиво

являет нам какие-нибудь знаки.

105

Я всегда на сочувствия праздные

отвечаю: мы судеб игралище,

не влагайте персты в мои язвы,

ибо язвы мои – не влагалище.

106

Я жизнь мою листаю с умилением

и счастлив, как клинический дебил:

весь век я то с азартом, то с томлением

кого-нибудь и что-нибудь любил.

107

Блаженны нищие ленивцы,

они живут в самих себе,

пока несчастные счастливцы

елозят задом по судьбе.

108

Вдоль организма дряхлость чуя,

с разгулом я все так же дружен;

жить осмотрительно хочу я,

но я теперь и вижу хуже.

109

Я к эпохе привернут, как маятник,

в нас биение пульса единое;

глупо, если поставят мне памятник —

не люблю я дерьмо голубиное.

110

Ты с ранних лет в карьерном раже

спешил бежать из круга нашего;

теперь ты сморщен, вял и важен —

как жопа дряхлого фельдмаршала.

111

В пустыне усталого духа,

как в дремлющем жерле вулкана,

все тихо, и немо, и глухо —

до первых глотков из стакана.

112

Уже виски спалила проседь,

уже опасно пить без просыпа,

но стоит резко это бросить,

и сразу явится курносая.

113

Любил я днем под шум трамвая

залечь в каком-нибудь углу,

дичок еврейский прививая

к великорусскому стволу.

114

Глаза мои видели, слышали уши,

я чувствовал даже детали подробные:

больные, гнилые, увечные души —

гуляли, калеча себе неподобные.

115

Жизни надвигающийся вечер

я приму без горечи и слез;

даже со своим народом встречу

я почти спокойно перенес.

116

Российские невзгоды и мытарства

и прочие подробности неволи

с годами превращаются в лекарство,

врачующее нам любые боли.

117

Был организм его злосчастно

погублен собственной особой:

глотал бедняга слишком часто

слюну, отравленную злобой.

118

Я под солнцем жизни жарюсь,

я в чаду любви томлюсь,

а когда совсем состарюсь —

выну хер и заколюсь.

119

Житейскую расхлебывая муть,

так жалобно мы стонем и пыхтим,

что Бог нас посылает отдохнуть

быстрее, чем мы этого хотим.

120

Затаись и не дыши,

если в нервах зуд:

это мысли из души

к разуму ползут.

121

Когда я крепко наберусь

и пьяным занят разговором,

в моей душе святая Русь

горланит песни под забором.

122

Кипит и булькает во мне

идей и мыслей тьма,

и часть из них еще в уме,

а часть – сошла с ума.

123

Столько стало хитрых технологий —

множество чудес доступно им,

только самый жалкий и убогий

хер живой пока незаменим.

124

Если на душе моей тревога,

я ее умею понимать:

это мировая синагога

тайно призывает не дремать.

125

Я знаю, зрителя смеша,

что кратковременна потеха,

и ощутит его душа

в осадке горечь после смеха.

126

По жизни я не зря гулял,

и зло воспел я, и добро,

Творец не зря употреблял

меня как писчее перо.

127

Мы вдосталь в жизни испытали

и потрясений, и пинков,

но я не про закалку стали,

а про сохранность чугунков.

Еще судьба не раз ударит,

однако тих и одинок,

еще блаженствует и варит

мой беззаветный чугунок.

128

Давным-давно хочу сказать я

ханжам и мнительным эстетам,

что баба, падая в объятья,

душой возносится при этом.

129

Прекрасна в еврее лихая повадка

с эпохой кишеть наравне,

но страсть у еврея – устройство порядка

в чужой для еврея стране.

130

С людьми я вижусь редко и формально,

судьба несет меня по тихим водам;

какое это счастье – минимально

общаться со своим родным народом!

131

Создателя крутая гениальность

заметнее всего из наблюдения,

что жизни объективная реальность

дается лишь путем грехопадения.