Леонид Лиходеев - Клешня

Но прекрасное существует. Существует мудрый Рембрандт и неуемный Рубенс, существует грозный в своем смехе Рабле и веселый Боккаччо. И весь ужас в том, что существуют они уже задолго до того, как нашим мальчикам и девочкам стукнет по шестнадцати лет. Но если этим мальчикам и девочкам постоянно талдычить, что под одеждой все люди голые и при этом они еще делятся на мужчин и женщин (какой позор!), старик Рабле помрет, не родившись в их сознании, потому что побегут они не к нему, не к старику Рабле, а к замочным скважинам. Потому что легче всего научить человека видеть мир через замочную скважину.

Весь этот взгляд оценщика похож на тот случай, когда хлещут горькую, проповедуя сухой закон. Надо, так сказать, первым крикнуть что-нибудь сугубо моральное. И крик этот, как этакое раскаяние, прикроет грех собственного недомыслия. Насмотришься вдоволь, а потом вылезешь на амвон и покроешь позором.

То-то и оно, дорогой читатель. Возлюбленная формула ханжей — грешить и каяться. Покайтесь, и вам простят. Вам простят грех, но не простят, если вы в нем не покаетесь. А почему? А потому, что приятно смотреть на раскаивающегося.

— Ну-ка, негодяй, расскажи все, как было! Да с подробностями!

Интересно!

— А теперь раскайся! Скажи, что больше не будешь!

И вырастают мальчики и девочки, которым раскаяться — раз плюнуть. Раскаешься — отцепятся до следующего раза. Потому что ханжа считает себя заведующим вашим внешним обликом. Чтоб налицо все было по описи: грудь стальная, ноги железные, взгляд огневой. Ну, постучишь себя в якобы стальную грудь якобы железным кулачком. Жалко, что ли? А некоторые даже и не каются. Мерзкое самопоругание кажется им высшим достижением самостоятельности. И искусство здесь совершенно ни при чем. Здесь ни при чем обнаженная натура, как и откровенная чистота литературных героев. Здесь «при чем» только слюнявое соучастие в том, что существует лишь в грязной фантазии.

А ведь грудь не стальная! Это каждый сызмальства знает. Не стальная она и не стальная. И колотится в ней сердце. Гулко и тревожно. И есть два пути: один — грешить и каяться, а другой — чувствовать себя частицей удивительного мира, в котором поют птицы и живут книги, полощется небо и цветут цветы. Мира, в котором совершенно задаром, ничего не требуя взамен, сверкают звезды, сгущаются тучи, хохочет солнце, идут дожди, облетают листья и поднимаются подснежники. В этом мире есть все — радость и печаль, грусть и веселье. В нем есть и стихи, и вино, и розы, и музыка.

И есть в нем теплые колени женщины и прекрасное ее лицо, без которого просто не было бы ни этого удивительного мира, ни поражающей мощи жизни.

И не надо прикладывать козырьком ко лбу ладошку. И не надо смотреть в замочную скважину. Все явно. Все чисто и открыто.

Я вижу, как уже клацает своей клешней оценщик-моралист:

— Ага! Попался! Вместо того, чтобы клеймить, что проповедует!

А я ничего не проповедую. Я просто хочу поздравить читателей с Новым годом, с новыми звездами и с чистыми мыслями.