Александр Раскин: Очерки и почерки

Наш писатель, наш издатель
Издают немало книг,
Отчего же наш читатель
Издает порою крик?

Со всеми во всем соглашаясь всегда,
Сошел он на «да».

Ина ранней могиле моей начертайте одно:
«Он писал для кино…»

Тише… тише… тише… тише…
Где-то
кто-то
что-то
пишет…

Прими последний мой привет,
Мой скорбный труд:
Не та беда, что ты совет,
А та, что худ!

Он шутки не терпел в куплете,
В картинах — обнаженных тел,
И даже, черт возьми, в балете
Смотреть на ножки не хотел.

Не видел я лиц
И речей не слыхал людоедских,
Таких, как на секции
Добрых писателей детских.

Был вечер сатиры и юмора тож,
Но люстру от смеха не бросило в дрожь.
Все было прилично и чинно…
Зачем хохотать без причины?

Сперва плясала,
Потом писала.

Это было раннею весною,
Попросила девушка поэта:
— Прочитайте что-нибудь смешное… —
До сих пор бедняжка ждет ответа.

« Вечерний звон»… «Вечерний звон»…
Как много глав вмещает он.
О том… о сем… о сем… о том…
За томом том… за томом том…

Маршак! Как много в этом слове
Для сердца детского слилось,
Для взрослого — перевелось.

Лев на охоте! Стар иль молод,
Преступник будет пойман, вызнан,
Допрошен, побежден, «расколот»,
Описан, издан, переиздан.

Поэт французский, датский, польский…
Всех переводит Антокольский,
Да так, что даже сам Пермяк,
Читая перевод, обмяк.

Внем редактор борется с поэтом.
Как поэт, он написал об этом,
А потом (довольно важный фактор!)
Пропустил поэму, как редактор.

Изъездив землю, воду, небо,
Не удивляясь чудесам,
Он, может, где-нибудь и не был,
Но где — не помнит даже сам.

На творческом пути его есть кочки,
Но это не грозит ему бедой.
Он, может быть, родился не в сорочке,
Но явно под счастливою «Звездой».

Слетались критики на пир,
Клевали пьесу монотонно…
А может быть, Вильям Шекспир
Писал плохие фельетоны?

Василий Захарченко множество лет
Проводит в писательском клубе совет
И ездит по белому свету.
Он — самый ведущий (программу) поэт,
Он — самый ведущий (машину) поэт,
Другого подобного нету.

Руководителей Союза
Мы все привыкли почитать,
Но, уважая тьму нагрузок,
Хотели бы и почитать.

Заботы у него хватает:
Свой труд тяжелый возлюбя,
Сам пишет он, и сам читает,
И сам печатает себя.

Итак
И сяк
Иссяк…

Итак, переменили вы насест,
Но впрок вам не пошли суровые уроки:
Не изменяются от перемены мест
Слагаемые вами строки.

Живет на свете некий критик,
Довольно тонкий он политик:
Бесстрашно хвалит всех в глаза
И вечно голосует «за».

Живет на свете мой приятель,
Благополучнейший писатель,
Нигде ни в чем он не спешил,
Не ошибался, не грешил,
Но если спросите его,
Что написал он —
ничего.

Едва успел твой стих забыть,
Как ты статьей меня тревожишь…
Поэтом можешь ты не быть,
Но критиком ты быть не можешь.