Ольга Стародуб - Сказки белой совы

– А скажи-ка мне, голубушка, как Памфилия найти? Впервые слышу, чтобы домовой на пепелище хиреть не остался.

– Так в городе он. Как ты туда попадёшь?

– Вот уж не твоя забота. И попаду ли.

– Ну… Магазин в городе есть. Буквы на нём синие.

– Какие буквы? – нетерпеливо спросила сова. Мышь по всем правилам следовало отпустить, говорящей еда быть не должна. А есть начиналось хотеться, беседы и дозволенные речи пора было заканчивать.

Мышь попыталась на камне изобразить буквы, но пыли и песка там не было, и буквы не получались.

– Можно, я спрыгну? – пискнула мышь и втянула голову в плечи. Жить почему-то очень захотелось.

– Да иди уже, – отмахнулась сова, – вон песок какой-то, там напиши и свободна.

Мышь метнулась к краю камня, слетела с него, кажется, даже зависла в воздухе. Бросилась к песчаной проплешине и начертила пять букв, смешно зажав кончик хвоста передней лапкой.

Начертила – и исчезла так быстро, словно растворилась в воздухе. Не иначе, норку какую-то высмотрела.

…А сова полетела на север, размышляя под мерные взмахи крыльев о новаторе Памфилии, странной порче сыра и поисках еды.

Клад

Сова нашла клад. Или клад её нашёл, непонятно. Да и неважно.

Клад лежал под большим пнём, вывалившемся из земли после таяния снега. Глиняный горшок треснул и рассыпался от старости, в горшке лежали немного зёрен и пять серебряных, почти чёрных монет с неровными краями. Зёрна были крупные, отборные, не тронутые ни плесенью, ни прелью. На монетах был ещё виден кораблик с парусами, а с другой стороны какие–то буквы, не разборчивые толком.

Сова походила вокруг черепков горшка, подцепила лапой монету, потом другую. Монеты оказались тяжёлыми и холодными. Интереснее и загадочнее выглядели зёрна, не тронутые временем. Сова ещё походила вокруг, подумала – и перевернула лапой черепки, так что зёрна оказались на влажной земле. Ещё подумала – и лапой же нагребла сверху землю на кучку золотистых зёрен.

Отлетела на ёлку, уселась на ветке и завертела головой, запоминая место. Сове было любопытно узнать, что же вырастет из этих зёрен и вырастет ли.

Четыре монеты сова прикрыла черепком, чтобы они не привлекали внимание, а пятую уцепила клювом и полетела к своему дуплу.

Через неделю сова наведалась к месту. Проростков не было. Ворошить землю сова не стала, лишь перевернула черепок и убедилась, что монеты исчезли. Из тех пяти осталась одна, тщательно прикопанная в дупле.

…Дважды ещё сова прилетала на место клада – зёрна не прорастали.

Разговор

Сова сидела на дереве и размышляла над услышанным накануне разговором двух женщин.

– Никак не могу забыть. Времени столько прошло, а забыть не могу. И рассказывать неловко. Почему так? Чем я провинилась настолько, что он исчез совсем? Ладно, пусть. Он в своём праве. Но сама–то? Что же в покое не оставила? Это молчание – оно совсем почву из–под ног выбило. И что же он теперь думает обо мне? Что совсем дура надоедливая? Он же предупреждал, сразу предупреждал, а я…

– Предупреждение – это же провокация родниковой воды, а ты купилась на эту провокацию.

– Да уж. Я понимаю… Но это нелогично совсем.

– Нелогично. Поэтому не ищи объяснений.

– Не могу. Всё кажется: вот объясню себе и успокоюсь. А объяснить не могу. Только чувство вины всё больше. И теперь кажется, что все видят, какая я дура. Ничего больше не хочется. И никого. Меня бы любой вариант устроил, любой! Только чтобы не замолкал.

– Но тебе не кажется, что те отношения себя исчерпали? Для него?

– Думаю, что да. Почти уверена, что совсем ушёл. Иногда даже представляется, что правильно это. А иногда – хоть на стенку лезь, так хочется, чтобы всё по–прежнему было. Чтобы признал мою нужность для него. Но чудес больше не бывает, и так дважды возвращался. А теперь меня нет.

– С чего ты взяла, что нет?

– Так сам же сказал…

– А зачем ты словам так веришь? Слова не всегда правдивы.

– Но тогда зачем они? Можно же было по–другому тот же результат получить.

– Можно. Значит, ему надо было, чтобы ты мучилась.

– Или настолько наплевать. Своё высказал, дверью хлопнул – а дальше дела нет никакого. Хоть голову себе об эту дверь разбей – всё равно теперь. Не понимаю, совсем не понимаю, как можно так? И вспоминать об этом стыдно. И больно…

Голос говорившей был ровен, но боль плескалась в нём, как густой кисель. Боль была почти материальна, и сова осторожно заглянула внутрь, в мысли, в их сердцевину.