Андрей Белянин - Ржавый меч царя Гороха

Если бы вот так запросто наше российское руководство выходило к простому народу, то «бессмысленных и беспощадных бунтов» было бы в разы меньше. Хотя, честно говоря, вряд ли кто-то поверил бы депутату с крыльями за спиной?

Тем более что стоило мне приземлиться во дворе отделения, как стрельцы доложили о подходе отца Кондрата с ещё четырьмя запыхавшимися попами. В смысле священниками. Ладно, кто бы поверил, что церковь с ходу не заинтересовалась бы моим публичным «воскрешением»? Пусть идут, лучше уж разобраться со всеми вопросами сразу…

– Здравствуйте, отец Кондрат. – Я сам встретил его у ворот, первым протянув руку. – Заходите, граждане священники!

– Здрав будь, Никита Иванович. – Он безбоязненно пожал мне руку и удерживал, пока спешащий за ним старенький батюшка не выплеснул мне в лицо полведра святой воды.

– Мать вашу… Богородицу… Ну вот какого?!

Вместо ответа другой поп не менее резво подскочил и сунул мне к губам здоровенный серебряный крест.

– Целуй!

Я на автомате чмокнул распятие.

Отец Кондрат улыбнулся и распахнул мне объятия:

– Дай хоть обниму тебя, блудный сын участковый!

– Э-э, прости господи грешника, но, может, его ещё и ладаном окурить, Библией по кумполу ошарашить да «Об изгнании демонов…» почитать на ухо с выражением? – на всякий пожарный предложил кто-то из святой братии, но его не поддержали.

Отец Кондрат в этом плане пользовался непререкаемым авторитетом, и мокрый я смог наконец вернуться в отделение, официально приступая к исполнению служебных обязанностей. Ну, правда, пришлось пообещать ему, что, как всё закончим, я загляну в храм Ивана-воина, на рюмку церковного кагора, и всё обстоятельнейше расскажу…

– Однако своим передай, что благолепно говорить «воскрешение участкового», аки воскрешение Лазаря. Поелику «воскресение» едино к Иисусу Христу относится. Засим обнимаю тебя, возвернись к делам служебным, а я жду, как обещал, Никита Иванович!

На том вежливо и расстались. Церковная делегация, благословив всех до кучи на всякий случай, отправилась восвояси, а я обернулся к сотнику Еремееву.

– Дьяка в поруб!

– Дык там же бесы! Цельных два. Он и одного-то в прошлый раз до истерики довёл…

– Ничего, не передерутся, подвинутся, может, даже подружатся, – сухо приказал я. – Ещё послать стрельцов на поиски наиболее активных дебоширов. Лично я сверху отметил троих. Потом нарочного с объяснительным письмом к царю. Нет, только не Митьку! Он опять нашего работодателя в мешке притащит.

– Будет сделано, батюшка сыскной воевода!

– И вот ещё что, Фома! – подумав, попросил я. – Поставьте утроенную охрану ворот. После сегодняшнего шоу с моим «воскрешением» бояре запросто решат припереться сюда с войсками и, в отличие от священников, перепроверить меня посредством полного утопления в святой воде. Всплыл – значит виновен! Ну их, перетопчутся, у нас своих неотложных забот полно…

– Как скажете, Никита Иванович, – коротко поклонился стрелецкий сотник, разворачиваясь к подчинённым.

– Бабушка Яга, нам нужно поговорить.

– Сначала ты поешь, соколик… – Она едва ли не силой затащила меня в дом, но я сопротивлялся:

– Нет, сначала мне надо разобраться с тем, что вообще произошло? Как в наше короткое отсутствие при полном отделении милиции город стоял на грани бунта? Где, мать их, были все наши? Почему никто не арестовал дьяка Груздева и, главное, дал ему возможность провоцировать народ?!

– Ну хоть чайку-то выпей да и…

– Больше никаких ватруше-э-эк!!!

– Да поняла я, поняла, – прочищая мизинцем ухо, охнула Яга. – Всё, не пристаю более. Сей же час Митеньку да Фому Силыча пред очи твои грозные поставлю.

Я перевёл дыхание. Мне редко приходится так кричать, но уж если кричу, значит, причина серьёзная, и она есть. Как правило, все понимают и на продолжение не провоцируют. Буквально через пару минут передо мной навытяжку стояла та самая парочка, которой я доверил стольный град Лукошкино на время своего кратковременного отсутствия.

– Докладывайте, – не отрывая глаз от блокнота, тихо попросил я.

– Ась? – неуверенно переглянулись они.

Я промолчал. Более опытный в разносах Митька глядел честными глазами в потолок и настукивал ногтем по стенке нечто среднее между камаринской и азбукой Морзе. А вот добропорядочный Фома Еремеев явно занервничал…

– Охохонюшки, – тяжко вздохнула Баба-яга. – Простил бы ты их, Никитушка. Понял, плюнул да и простил…