Сборник - Новый альманах анекдотов 1831 года

Виртуоз N. N., желая выразить болтливость жены своей, сказал: «Я всегда употребляю в речах целые ноты; жена моя, напротив, говорит тридцать вторыми, а, так как я совершенно знаю такт, то, невзирая на сие, мы обыкновенно весьма согласно оканчиваем».

Жена гравера С., весьма любезная женщина, поехала в Кассельский театр. Она получила билет в ложу и заняла в оной место. Вскоре потом входить в эту же ложу чиновник, служивший в то время при короле Вестфальском, Иерониме Бонапарте. Ему равным образом была назначена сия ложа. Увидев сидящую в оной женщину, чиновник весьма грубым тоном приказывает ей выйти.

Не желая сделать шума, женщина встает со своего места, оставляет театр и, придя домой, со слезами рассказывает мужу своему о дерзости чиновника.

Гравер С., огорченный сим поступком, тотчас написал к чиновнику письмо, которым укоряет его в столь обидном поступке против дамы.

Письмо сие осталось без ответа; но в следующее утро входит с запальчивостью к граверу упомянутый чиновник с родственником своим.

«Государь мой», — сказал он граверу, — «вы вчера написали мне весьма обидное письмо. Я требую удовлетворения». При сих словах показывает он пистолеты.

Гравер не успел еще собраться с духом, чтобы ему отвечать, как отворяется дверь другой комнаты и входить жена его, услышавшая сей вызов. Она подошла к чиновнику и сказала твердым голосом:

«Я слышала о сделанном вами мужу моему вызове; вы имеете дело со мною, а не с ним, и потому должны со мною стреляться». Она вырвала у него из руки один пистолет, осмотрела его, и нашла, что он не заряжен.

«Что это значит?» — спросила она чиновника, выхватив у него и другой пистолет, который равным образом не был заряжен. Бросив с презрением оба пистолета на пол, вышла она из комнаты.

Муж ее, но еще более чиновник, стояли как окаменелые; они не успели еще прийти в себя, когда жена гравера вошла опять в комнату, держа в руках другую пару пистолетов.

«Вот эти заряжены», — сказала она обидчику, — «мы на сем же месте будем стреляться!» Оробевший чиновник не имел к сему ни малейшей охоты. Вызов его был только игрушка; он хотел постращать гравера и принудить его просить прощения. Неустрашимость женщины все дело испортила, и он вдруг переменил тон свой.

«Я должен признаться», — сказал он дрожащим голосом, — «что вчера поступил с вами безрассудным образом; это было последствие обеда, на котором я, к стыду моему, неосторожно употреблял напитки, и придя в театр, не помню, что говорил. Если я вас в чем-либо обидел, то совершенно раскаиваюсь в неблагопристойном поступке, и прошу прощения, надеясь на ваше великодушие».

Таким образом кончилась сия бурная сцена без кровопролития.

Портной принес профессору исподнее платье. «Друг мой», — сказал профессор, примерив оное, — «оно мне чрезвычайно узко».

«Теперь такая мода, милостивый государь», — сказал просвещенный портной. — «Что делать? Мы должны шагать с духом времени»

«Но помилуй! Как мне шагать — оно так узко, что я и одного шага не могу сделать».

«Как вы себя чувствуете?» — спросил доктор умирающего учителя французского языка.

Тихим прерывающимся голосом больной отвечал: «Je meurs, или je me meurs, ибо можно употреблять то и другое выражение!»

Сказав сие, учитель умер. О, грамматика!

«Ты пел вчера весьма неверно!» — сказал некто оперному певцу. «Кто? Я?» — спросил певец с ироническою усмешкою, — «Я тебя не понимаю, ты разве не заметил, что всякий раз, когда я начинал петь, оркестр играл очень фальшиво?»

Во время аудиенции путешественника Тонстона у китайского императора, сей последний, между прочим, спросил его, чем в Англии награждают врачей за труды их?

Тонстон отвечал, что врач, за каждое посещение и каждый рецепт получает плату, по определенной таксе.

«Не удивляюсь», — возразил император, — «что в Англии такое множество больных. Я иначе поступаю: у меня четверо врачей, которые получают жалованье еженедельно, но когда я захвораю, то до выздоровления моего им оное не производится».

Капитан корабля претерпел кораблекрушение в океан на неизвестной банке; но на счастье весь экипаж был спасен. По прибытии в порт, был он призван к военному морскому суду. Один из первых членов суда, не из моряков, стал ему выговаривать: «Как тебе не стыдно, что посадил корабль на мель, знаешь ли, что за это пострадаешь?»

«Знаю», — отвечал капитан хладнокровно. И, объяснив все обстоятельства, сказал: «Это общая несчастная участь моряков».