Павел Воронцов - Погнавшимся за миражом

- Вот черт, - выдохнул Джойстон и побежал к Игоревски разбрасывая песок и тяжело подпрыгивая. Игоревски стоял не замечая его и смотрел в пески, пока тяжелая Джойстонова рука не легла ему на плече. Тогда Игоревски вздрогнул.

- Что тут случилось? - сходу выдохнул Джойстон. Это прозвучало грубо; в глубине души Джойстон был напуган.

Игоревски обернулся.

- Она приходила сюда, - просто сказал он.

- Кто, господи боже мой?

Игоревски посмотрел вокруг, словно что-то ища. Джойстон знал, что под светоотражающим фильтром глаза у Игоревски голубые и детские, но предпочитал не помнить об этом.

- Никто.

- Что значит никто? - заорал Джойстон. Понял, что кричит и повторил уже тише: - Что значит никто?

Долгую секунду шлем Игоревски был повернут к Джойстону. Потом неуверенный голос:

- Ну... Наверно это был мираж.

Теперь умолк Джойстон, потом неуверенно хихикнул.

- Какая-то чушь.

- Она приходила и ушла.

- Ничего не понимаю. Почему она?

Загребая ногами песок и, как всегда сутулясь, к ним подошел Станкевич.

- Все марсианские миражи похожи на людей. Никто не знает почему. Но они очень редко подходят так близко. Я понял так, что это была женщина?

Игоревски кивнул.

- И что она?..

- Ну... Танцевала.

Джойстон хмыкнул но почему-то ничего не сказал.

- И как она... кхм... выглядела? - снова спросил Станкевич.

- Она была похожа... Нет. Просто мне показалось.

- Что?

- Это не имеет значения.

- Как это не имеет? - встрял Джойстон.

- Не имеет и все. И вообще, отстаньте, а?

- Ну, знаешь... - начал было Джойстон, но Игоревски вдруг неожиданно зло прервал его: - Я сказал отвали.

- Как хочешь, - тихо ответил Джойстон. Втроем они молча побрели к по направлению к краулеру. Пока они шли, Игоревски несколько раз оборачивался и смотрел в красные пески.

Джойстон заметил это и мрачно спросил: - Надеюсь, ты не ЕЕ там выглядываешь? Имей ввиду, парень, тот кто погнался за миражом, теряет все.

Игоревски отрицательно помотал головой и непонятно было, что он хочет сказать этим жестом.

- Это что еще за легенда? - спросил Станкевич. - Никогда такой не слышал. Расскажи для коллекции.

- Не легенда. - ответил Джойстон. - Так. Типа как поговорка. Просто от этой планеты ничего хорошего ждать не приходится. Кстати, как ты думаешь, почему эта дрянь не фиксируется аппаратурой?

- Черт его знает, - пожал плечами Станкевич. - Я слышал много теорий на сей счет и ни одна меня не устроила. Самая приемлемая, на мой взгляд, гласит, что здешние миражи - это что-то вроде гипноза, который, якобы, возникает из-за того, как песок отражает свет.

Игоревски не стал дослушивать их разговор. Он прошел между ними, чуть не толкнув обоих плечом. Джойстон посмотрел Игоревски в след и крикнул: А насчет миражей я тебе серьезно говорю - забудь!

Была ночь и над Марсом светили звезды, такие же как над Землей, только чуть поярче из-за разряженной атмосферы. Краулер сливался с окружающей пустыней, напоминая большой валун наполовину увязший в песке, железный метеорит, упавший на Марс сотни миллионов лет назад и вынесенный на поверхность неведомыми песочными течениями. Во всяком случае, он был столь же неподвижен и железен.

В глубине краулера Игоревски завозился и сел на постели. У него, как и у Станкевича с Джойстоном, была своя отдельная каюта, если только этим гордым именем можно обозвать помещеньице, где с трудом можно сидеть, а рослые люди типа Станкевича быстро выучиваются спать поджав ноги. Краулеры могут катится через пустыню неделями и, без такой элементарной доли комфорта, люди на борту успеют озвереть друг от друга прежде чем прибудут куда-либо. Сейчас Игоревски был рад, что у него есть своя каюта.

Стараясь не шуметь, он отодвинул пластиковую панель, служившую каюте дверью. Скомкал рубашку и штаны в сверток и, прижавши его к себе, тихи-тихо скользнул на пол. В кабине тускло светило дежурное освещение. Сиротливо темнели обзорные экраны. Стоя на одной ноге и пытаясь попасть другой в штанину, Игоревски негромко шипел. Он никому не сказал, кто приходил к нему сегодня днем, ему вовсе не хотелось, что бы над ним смеялись или считали сумасшедшим. Еще больше он боялся, что смеяться будут над ней. Но, конечно, он узнал ее. Не мог не узнать. Жаклин. Игоревски помнил каждый изгиб ее тела, светлые волосы, родинку под мышкой...

Когда он открывал дверцу шкафа, в котором хранилась теплая одежда, респираторы и термокостюмы, та вдруг неожиданно громко скрипнула и на несколько секунд Игоревски окаменел. Но ни один шорох не отозвался на этот скрип, только масло еще изредка падало каплями из поврежденной охладительной системы. "Так-так-так" - легонько заговорила дверь переходной камеры. Щелк! - и захлопнулась. Игоревски пристегнул к поясу блок питания термокостюма, фонарь, рацию и, на всякий случай, ракетницу. "Я только посмотрю; нет ли ее там", - подумал он и уже не таясь толкнул наружную дверь.